MOSCOWJOB.NET

ИНФОРМАЦИЯ статья № 53

категория :  ОБЩАЯ       Быт дворянской Москвы (2 часть)     Восемнадцатый век Недаром со времен Екатерины Москва прослыла республикою! Конечно, это была петербургская ирония, но ирония с оглядкой: Петербург очень и очень считался с тем, что скажут в Москве. Восемнадцатый век — это век господства дворянства, когда оно через гвардию делало правительства. В Петербурге за гвардией очень ухаживали, а в гвардии служили дети, отцы которых составляли соль и основу московского общества.   В Москве описываемых времен жили старшие представители знаменитейших родов нашего дворянства. Большею частью это были люди, занимавшие все свое время высшие государственные должности и поселившиеся в Москве после отставки на житье «в пышном бездействии»; в Москву жить уезжали и такие бывшие сановники, самолюбие которых было оскорблено, которые хотели показать своим отъездом, что не нуждаются в милостях, осыпающих своими дарами людей, с которыми им «невместно быть»; в Москву, наконец, съезжались на зимнее житье богатые помещики, которые не искали службы и чинов, а хотели только пользоваться своим богатством «среди удобств и удовольствий столицы». Московский старожил конца XVIII и начала XIX в. Н.Г. Левшин в своих любопытных записках о московской жизни называет Москву той поры «всеобщим инвалидным домом всех российских дворян, знатных и незнатных, чиновных и бесчиновных». «Москва, — говорит он, — удивительное пристанище для всех, кому делать более нечего, как свое богатство расточать, в карты играть, ходить со двора на двор; деловых людей в Москве мало. Все вообще отставные, старики, моты, весельчаки и празднолюбцы — все стекаются в Москву и там век свой доживают припеваючи. Разделят ли родители деткам имение — едут на покой в Москву век доживать; надобно ль деток малолетних в пансионы отдавать (которых тогда нигде, кроме Москвы, найти было нельзя) — едут в Москву; в службу записывать сынков — опять на советы и отыскивание по родным покровительства едут в Москву, — словом сказать, со всего российского света стекается многое множество к зиме в родимую Москву; зато летом — хоть шаром покати — никого нет, даже на улицах станет травка пробиваться; все разбредутся по деревням — к зиме деньги собирать». «Отсюда летом разносились вести по всей России, а зимой они собирались». Обширные хоромы Обширные хоромы зажиточных и богатых людей ставились по старому обыкновению в глубине обширных дворов, и иногда по целым улицам тянулись бесконечные заборы, изредка прерывавшиеся воротами с двускатными кровлями, под которыми всегда была икона или медный литой крест. Такие усадьбы богатых людей занимали иногда участки земли до пяти и более десятин своими службами, жильями дворовых, флигелями для гостей, иногда с домашнею церковью, стоявшей тут же, на дворе, и действительно напоминали богатые помещичьи усадьбы. По официальному свидетельству, приводимому И.Е. Забелиным, в Москве 1770-х годов было «много таких господских дворов, кои своим расположением, обширностью, великим и лишним числом служителей составляли не дом в городе приличный, но целое селение, по разному ремеслу и званию людей собственное мещанское общество составляющее, или такой дом, который только в одних деревнях обширностью своею и многолюдством общей тягости не делает». Линия строений и усадеб прерывалась на своем протяжении огромными пустырями — садами, огородами, прудами, лугами, на которых паслись обывательские стада; каждое летнее утро по улицам Москвы шествовал пастух с рожком, на звуки которого заботливые хозяйки выгоняли своих буренок и машек, радостным мычанием приветствовавших утро и своего пастыря, громко хлопавшего бичом в антрактах концерта на рожке. По внешнему виду, по укладу жизни мелкого обывателя Москва тогда была действительно большой деревней или массой деревень, слившихся в одну. То, что с внешней стороны составляло Москву-город — каменные дворцы и храмы, стены Кремля, Китай-города и Белого города — все это терялось и тонуло в сельской обстановке Москвы-деревни, а что касается Кремля, его стен, стен Китай-города, все это находилось в явном забросе и разрушении. Стены Белого города в данное время уже сносились, и очищали место для теперешних московских бульваров; Земляной вал, насыпанный при царе Михаиле, во многих местах уже осыпался и стал почти в уровень с улицами. «Взамен его, — говорит И.Е. Забелин, — Москва сначала была обнесена, в 1731 г., надолбами, т.е. врытыми в землю в спутанном порядке рядами бревен, а с 1732 г. земляным валом, но уже не в фортификационных, а в фискальных целях: для прекращения ввоза корчемного вина и сохранения интересов тогдашних компанейщиков (откупщиков), почему и самый вал, построенный на счет Камер-Коллегии, именовался в народе Камер-Коллежским». Лобное место У самого Покровского собора (Василия Блаженного) стояла патриаршая тиунская изба, в которой тиун взимал с духовных лиц разного рода поборы в пользу патриарха, между прочим также пошлину за служение обедни по найму; эта пошлина упоминается уже в постановлениях Стоглавого собора как «исконивечная, глаголемая крестец», прозванная так, очевидно, по месту, где она взималась. Спасский крестец благодаря своей близости к тиунской избе постоянно наполнялся безместными попами, нанимавшимися служить обедни в приходских и домовых церквах, торговавшими божественной литургией, по выражению патриарха Иова. Нравы, господствовавшие на этом богослужебном рынке, обрисованы в докладе, сделанном в 1604 г. патриарху его тиуном. Безместные попы и дьяконы, по словам тиуна, в поповскую (тиунскую) избу не заходили и перед литургией правила не правили, а садились у Фроловского (Спасского) моста и бесчинства чинили великие, бранились, укоризны чинили скаредные и смехотворные, иные же меж себя играли, боролись и в кулачки бились. Бесчинство «крестцовских» попов было явлением, с которым церковные власти безуспешно боролись в течение долгого времени. Крестец пережил патриархов и в XVIII в. сумел в борьбе с новыми органами церковного управления сохранить свои нравы во всей неприкосновенности вплоть до начала 1770-х гг., когда архиепископу Амвросию удалось наконец искоренить эту интересную особенность московского церковного быта. Вдоль кремлевского рва, по направлению к Никольским воротам, тянулся ряд небольших церквей «на крови», при которых было кладбище, обнесенное частоколом, а близ Негли- ненских, или Воскресенских, ворот, на месте Исторического музея, находился Земский двор (приказ), вносивший свою характерную ноту в жизнь торговой площади: днем и ночью из его застенка неслись стоны и вопли людей, имевших дело с полицией. Эти звуки были настолько сильны, что немало беспокоили в 1666 г. опального патриарха Никона, заключенного в Лыковом дворе в Кремле близ Никольских ворот. Красная площадь, подобно Ивановской в Кремле, была местом, где посредством кличей объявлялись правительственные распоряжения. Для особо важных сообщений правительство пользовалось Лобным местом, с которого иногда и цари обращались с речами к народу. Так, например, на Лобном месте Алексей Михайлович в 1648 г. произнес покаянную речь перед московским населением после увенчавшегося полным успехом выступления народной массы против неугодных ей бояр. Предупреждение пожаров В примыкавших к Красной площади рядах сосредоточивалась торговля оседлая, прикрепленная, в противоположность площадной «походячей» торговле, к определенным местам, обложенным городским тяглом. Фискальный интерес побуждал правительство относиться с особым вниманием к рядской торговле и заботиться о создании для нее удобной и безопасной в пожарном отношении обстановки. В конце XVI в. появляются в рядах каменные торговые помещения. Каковы они были, мы точно не знаем, но надобно полагать, что в удобстве и изяществе они значительно уступали даже тем памятным еще населению Москвы рядам Екатерининской постройки, которые существовали до 1886 г. Наряду с каменными было много, может быть даже больше, деревянных лавок и ларей самого примитивного устройства; о стиле их, вероятно, дали бы вполне точное представление торговые бараки и «киоски», устроенные в наше время на московских площадях, если бы мы были в состоянии вообразить себе эти сооружения в более неприглядном виде. Предупреждение пожаров в каменных и деревянных лавках составляло предмет постоянной заботы для рядских торговцев. Ради него не допускались в лавках жилые помещения и содержались сторожа, дежурившие по ночам на крышах. Те же сторожа оберегали лавки от грабежей, пользуясь сотрудничеством лихих псов, которые привязывались к блокам, двигавшимся по протянутым вдоль лавок веревкам. Иноземцы, видевшие московские ряды в XVII столетии, с похвалой отзываются о рядской систематизации товаров, благодаря которой покупатель без труда находил в определенном месте то, что ему было нужно. При этом европейцы не забывают упомянуть о том, в чем, по их мнению, наиболее сказывалась couleur locale, — рядах иконном и рыбном и «вшивом» рынке. Близость рыбного рынка давала себя знать специфическим запахом, который ясно свидетельствовал о странной для европейца особенности русского вкуса, мирившегося с «тронувшейся» рыбой. Вшивый рынок, по словам Рейтенфельса, назывался так потому, что на нем продавалось старье; Павел Алеппский также говорит, что в ряду, подобном Сук Эль-камлэ, т.е. вшивому или ветошному рынку в Алеппо, торговали всевозможной рухлядью. Грабежи и разбои Грабежи и разбои были в Москве не менее хроническим злом, чем пожары. С наступлением темноты на улицах начиналось господство грабителей, и прохожие ночью всегда рисковали быть ограбленными, избитыми или убитыми. Олеарий и Корб сообщают о нескольких случаях дерзких нападений на иностранцев, возвращавшихся ночью домой. Не проходило ночи, чтобы наутро не находили на улицах нескольких убитых. Во время пребывания голштинского посольства в Москве, по словам Олеария, 11 декабря можно было насчитать пятнадцать убитых перед Земским двором: сюда по утрам доставлялись найденные на улицах трупы, и лица, не находившие под утро своих родственников дома, шли на Земский двор осматривать убитых. Неопознаные трупы свозились в убогие дома и хранились вместе с трупами казненных, тюремных сидельцев, опившихся и бедняков, скоропостижно умерших на улице, до Троицкой недели, когда совершалось погребение всех таких покойников в общих могилах. Горожане были настолько терроризированы разбойниками, что, слыша ночью крики людей, подвергшихся нападению на улице, обыкновенно не только не спешили на помощь, но даже не решались выглядывать из окон. Так же обычны, как разбои, были ночные кражи со взломом. Особая статья Уложения посвящена ворам, которые играют в карты и зернь и, проигравшись, ходят по рядам и улицам, с прохожих шапки срывают, грабят и разбивают: в этом описании нетрудно узнать профессиональных грабителей апашей того времени, которые, как видно из той же статьи, были очень многочисленны в Москве. Но главный контингент грабителей поставлялся богатыми боярскими дворами. У бояр было в обычае держать десятки и сотни дворовых людей, но не было в обычае заботиться об их прокормлении. Боярская челядь ютилась во дворах господ, в маленьких домиках, которые, по словам Рейтенфельса, в других странах были бы сочтены за свиные хлева, и жила впроголодь, питаясь, как тогда говорилось в насмешку, похлебкой из яичной скорлупы. Неудивительно, что предоставленная самой себе эта челядь, вообще очень буйная и разнузданная, — припомним, как она держала себя в Кремле близ самых царских хором, — старалась добывать себе пропитание разбоем и грабежом. В XVII в. на Дмитровке не было ни проходу, ни проезду от людей Родиона Стрешнева, князей Голицына и Татева. Предупредительная мера Олеарий говорит, что в Москве не проходит месяца или даже недели, чтобы несколько домов, а временами, — если ветер силен, — целые переулки не уничтожались огнем, и что голштинцам иногда по ночам приходилось видеть, как в трех-четырех местах зараз поднималось пламя. В дневнике Корба мы находим любопытные данные по статистике пожаров за время его пребывания в Москве. В конце апреля (по старому стилю) 1698 г., на Пасхе был пожар, истребивший до 600 домов. В конце мая сгорели два дома в Немецкой слободе, 6 июня много домов было уничтожено «губительным» пожаром; в августе в один день сгорело свыше 100 домов. В 1699 г. 30 марта был большой пожар близ Посольского двора, 14 апреля — «гибельный» пожар; 10 июня сгорели два дома в Немецкой слободе и несколько сот домов в городе, 1 июля близ Нарышкинских палат в Белом городе (на Воздвиженке) сгорело 130 домов. Заметим, что статистика Корба едва ли может считаться полной, так как, по всей вероятности, он отмечал только пожары, почему-либо особенно заинтересовавшие его. Для борьбы с пожарами принимались разного рода меры. Предупредительной мерой было обязательное прекращение топки печей в домах и мыльницах в летнее время: с весны все печи запечатывались объезжими головами. Тушение пожаров возлагалось на пожарную команду, содержавшуюся на средства города и государства. Пожарные, по-тогдашнему ярыжки, получали жалованье от посада до 1629 г., а с этого года содержание их взяло на себя государство, причем число их было увеличено: к прежним 100 человекам прибавлено еще сто. Инструменты для пожарной команды — трубы, бочки и щиты из луба — приобретались на средства казны. Для выездов на пожары ночью должны были дежурить 20 извозчиков, по очереди, на Земском дворе, и туда же извозчики, в том же количестве, являлись днем в случае пожара. Начавшийся пожар возвещался набатом на колокольне местной церкви, и на эту тревогу откликались сторожа, дежурившие в набатных башнях кремлевской ограды: начинался набатный звон в башне той стороны ограды, которая была обращена к части города, где вспыхнул пожар. Хотя правительство заботилось о снабжении пожарной команды трубами и бочками, пожар обыкновенно старались не столько тушить, сколько локализовывать, ломая ближайшие к месту его дома. Вшивый рынок Вшивый рынок был местопребыванием цирюльников, которые работали в низеньких лавочках, крытых древесной корой, а в хорошую погоду под открытым небом; земля здесь была так устлана волосами, что казалась покрытой войлоком, самые же цирюльники и их приемы вызывали у европейца ощущение тошноты. Иная точка зрения сказывается в отзыве о московских рядах, исходящем от азиата. Архидьякон Павел Алеппский проходит мимо курьезов, отмеченных европейцами, но останавливается с интересом на технике торговли, и в его суждениях о ней слышится компетентный голос человека, говорящего о близко знакомом ему деле. Рассказывая о том, как арабам приходилось торговаться в рядах, он отдает должное выдержке и умению русских купцов, но не без гордости замечает, что в состязаниях с ними арабы обыкновенно одерживали верх. Зато непобедимыми оказывались помощники купцов, лавочные мальчики, обладавшие изумительной сметливостью и хитростью; эти мальчики, по словам Павла, были азиаты по происхождению, выкресты из турок и татар. Явлениями, особенно часто нарушавшими обычное течение уличной жизни в Москве, были пожары и разбои. В XVI и XVII вв. Москва не раз опустошалась грандиозными пожарами. Едва успели изгладиться следы пожарного разорения, испытанного ею в 1571 г. во время нашествия крымской орды, как город вновь выгорел вследствие поджогов в 1611 г. В 1626 г. произошел пожар, имевший чрезвычайно тяжкие последствия для государственной жизни. Он возник в Китай-городе, на Варварке, затем распространился на ряды, Покровский собор и перекинулся в Кремль, где сгорели церкви в Чудове и Вознесенском монастырях, постройки во дворах царском и патриаршем и всякие дела в приказах. Гибель приказного делопроизводства надолго расстроила деятельность правительства и тяжело отозвалась на интересах массы частных лиц, утративших вместе с документами доказательства своих прав. Новый пожар в 1629 г. опустошил многие части города: выгорела местность между Чертольем и Тверской, сгорели слободы за Белым городом и множество дворов на Неглинной, на Покровке и в других местах. В 1633 и 1634 гг. опять Москва горела. Как велико было разрушение, произведенное всеми этими пожарами, видно из того, что, по словам Олеария, в его время туземцы насчитывали в Москве до 40 тыс. пожарищ. Исключительные по размерам пожары были, как видим, вовсе не редки, а менее крупные принадлежали к самым обычным явлениям городской жизни. Полицейская охрана Люди князя Юрия Ромодановского, убившие старосту серебряного ряда, винились в убийстве еще двадцати человек. Полицейская охрана, очевидно, оказывалась недостаточной для успешной борьбы с грабителями. Особенно ярко сказывалось бессилие полиции в дни общего разгула на Масленице, когда сами караульные напивались, а число уличных убийств значительно увеличивалось. Частные лица старались своими мерами обезопасить себя от грабежей. Бояре нанимали особых сторожей, которые дежурили в их дворах по ночам, ежечасно давая о себе знать ударами палки по деревянной доске. Но, по словам Олеария, часто случалось, что подобные стражники сторожили не столько для господ, сколько для воров, помогали последним проникать во дворы и убегали. Из рассмотренных нами явлений слагалась будничная жизнь московской улицы, но улица имела и свои праздники, не менее характерные в своем роде, нежели повседневные городские происшествия. Праздничный вид она принимала всякий раз, когда на ней появлялся царь. В XVII в. Москва уже смутно помнила те царские выезды, свидетельницей которых она была в дни установленной Грозным чрезвычайной охраны, когда появление царя на улице во главе опричных бандитов терроризировало население. Романовы XVII в. жили замкнуто в своем дворце, как недоступные для народа земные боги, и если показывались на улице, то в самой обстановке их выезда сказывалась их разобщенность от народной жизни. Цари ездили по известным, определенным улицам, покрытым бревенчатой мостовой, которая в ожидании проезда царя экстренно подметалась. Царскому поезду предшествовали стрельцы, вооруженные батогами, за ними следовал другой отряд стрельцов, царский экипаж окружала толпа бояр и иных придворных чинов. Попадавшиеся по дороге горожане или разгонялись батогами, или жались к стенам домов и кланялись царю в землю. Иногда народ при этом не оставался безмолвным: Олеарий был свидетелем того, как на пути царского поезда, направлявшегося на богомолье, зрители, осыпаемые палочными ударами, тем не менее с благоговением высказывали пожелания счастья царю и его жене. Праздничный вид Москвы Праздничный вид принимала Москва также в дни торжественных аудиенций иноземных послов и церковных процессий. На пути послов, ехавших в Кремль, правительство собирало громадные толпы служилых и посадских людей. Лавки в этот день закрывались, продавцов и покупателей прогоняли с рынков. Делалось это ради возвышения престижа московского царя в глазах иноземцев и населения: первым по расчету правительства должно было импонировать многолюдство царской столицы, а народу демонстрировалось могущество царя, к которому являлись на поклон пышные посольства от иноземных государей. Самые торжественные крестные ходы бывали 6 января, в день Богоявления, и в Вербное воскресенье. 6 января совершалось освящение воды в Москве-реке у Тайницкой башни — церемония Иордани. В Кремле и на берегу реки расставлялись отряды стрельцов, в процессии шел сам царь в полном царском орнате67, за царем следовала толпа царедворцев, высших воинских чинов и гостей в парадных костюмах. Берега реки, крыши домов и кремлевские стены бывали усеяны бесчисленными зрителями. В Вербное воскресенье происходило шествие на осляти, также с участием царя. Царь, сопровождаемый боярами, выходил с процессией из Кремля через Спасские ворота и отправлялся на Лобное место, где патриарх подавал ему и боярам пальмовые ветви и вербу. По прочтении Евангелия патриарху приводили осла, роль которого исполняла лошадь с приделанными ослиными ушами; патриарх садился на него и направлялся в Кремль. Осла вел, держась за конец повода, сам царь; стрельцы расстилали по пути шествия разноцветные сукна, впереди везли на красных санях большую изукрашенную вербу. Таковы были официальные торжества, в которых активно выступали только представители церкви и государства, а народу предоставлялась роль простого зрителя. Но были и чисто народные праздники, дни, когда на улице хозяйничала сама народная масса в качестве организатора и исполнителя праздничных потех. Эти праздники всегда встречали суровое осуждение со стороны церкви, видевшей в них пережитки язычества, а вслед за церковью и под ее влиянием с XVII в. и светская власть повела с ними энергичную борьбу, в конце концов увенчавшуюся значительным успехом. Народные праздники большей частью приурочивались к церковным, но нисколько не теряли вследствие этого своего чисто мирского характера. Время уличных маскарадов Необходимым спутником праздничных увеселений был пьяный разгул, принимавший громадные размеры. Пьянство становилось повальным: пили мужчины и женщины, духовные лица и миряне. Корб говорит, что первыми начинали безобразничать женщины, и на Пасхе, например, почти на всех улицах можно было видеть пьяных женщин «бледных, полунагих и бесстыжих». Захмелевшие старики смешивались с подростками и вместе с ними качались на досках — обычная праздничная забава москвичей. На улицах во множестве валялись опившиеся до потери сознания, и по утрам то и дело попадались убитые и донага ограбленные. Без более или менее крупного пожара не обходился ни один праздник. Святки были временем уличных маскарадов, сопровождавшихся самым буйным весельем. В Рождественский сочельник и затем в течение двенадцати дней, до самого Крещения, на улицах появлялись ватаги ряженых мужчин и женщин, в масках и разнообразных маскарадных костюмах: тут были, по словам патриарха Иоакима (указ 1684 г.), переменившие человеческий образ, косматые, надевшие бесовские и кумирские личины и «иными бесовскими ухищреньми содеянные образы». Обычным маскарадным персонажем была кобылка, возбуждавшая особое негодование церковной власти и набожного царя Алексея, который в грамате 1648 г. прямо называет ее «бесовской». Ряженые плясали и пели песни игривого содержания, пересыпанные теми блестками национального юмора, которые церковь не без основания приравнивала к сквернословию. В святочных маскарадных потехах принимали участие халдеи, действующие лица церковной мистерии, исполнявшейся перед Рождеством, пещного действа. Халдеи в этой мистерии были слугами царя Навуходоносора, ввергавшими в печь трех отроков. На Святках они бегали в шутовском наряде, в деревянных раскрашенных шляпах по улицам, пугали прохожих особым потешным огнем, зажигая порошок плаун, добывавшийся из одного растения, поджигали им бороды и больше всего потешались над крестьянами. Олеарий рассказывает, что у одного крестьянина халдеи подожгли воз сена, а когда бедняга хотел оказать им сопротивление, они сожгли ему бороду и волосы на голове. Не желавший подвергаться таким штукам должен был платить халдеям копейку. Халдеи как ряженые считались нечистыми и в день Крещения должны были очищаться освященной водой, купаясь в проруби. Описание боев При патриархе Никоне, упразднившем пещное действо, халдеям было запрещено появляться на улицах. Весной, на троицкой неделе, происходили народные игрища, в которых так же, как и в святочных потехах, сохранялись отголоски языческих верований. Семик, четверг перед Троицыным днем, был посвящен русалкам, и самые игрища назывались русалиями (это название переносилось, впрочем, и на святочные игрища). Есть указания на то, что к числу увеселений на троицкой неделе принадлежали народные маскарады. В троицкую субботу справлялось на кладбищах общее поминовение умерших. Оно начиналось церковным обрядом, потом поминающие приступали тут же на кладбище к закуске и блинам, являлись скоморохи, и поминки получали характер веселого праздника с песнями и плясками. В Белом городе за старым Ваганьковым бывали народные гулянья, о которых мы узнаем из указа 1626 г. Этим указом предписывалось объявить посредством кличей по торгам и по улицам, чтобы за старое Ваганьково никакие люди не сходились на безлепицу; ослушников указано бить кнутом по торгам, а в Новую четверть послано предписать о том, чтобы на безлепицу с кабацким питьем не въезжали. Какова была увеселительная программа безлепицы, из указа не видно, но можно думать, что это было просто гулянье с песнями, хороводами и выпивкой; может быть, оно соединялось и с кулачными боями. Описание этих боев оставил нам Герберштейн. Он говорит, что юноши и подростки, созываемые свистом, сходились в определенном месте и жестоко дрались кулаками, так что некоторых уносили бездыханными. По мнению иностранцев, кулачному бою русские были обязаны привычкой к побоям, имевшею существенное значение в их рабской жизни. Как бы то ни было, этот бой был вполне национальным спортом и притом единственным видом спорта, практиковавшимся в России и настолько укоренившимся, что и в наше время его нельзя считать отошедшим в область предания. Необходимым участником народных игрищ являлся скоморох. Он собирал вокруг себя веселящуюся толпу, показывал ей свое искусство во всех областях увеселительного жанра, был инициатором общей пляски и песен. Скоморохи выступали в качестве песенников, музыкантов, плясунов, исполнителей и авторов уличных фарсов, вожаков ученых медведей — словом, все известные тогда виды развлечений были представлены в их деятельности. Характеристика скоморохов Обстоятельную характеристику скоморохов и их искусства мы находим в произведениях церковной литературы. Нельзя, однако, не заметить, что эта характеристика страдает односторонностью и не может быть принята полностью на веру: в ней отразилось господствующее, официальное, так сказать, течение церковной жизни — аскетизм и притом аскетизм воинствующий, относившийся крайне враждебно к мирскому обществу, в жизни которого церковь открывала на каждом шагу пережитки ненавистного язычества. С точки зрения этого аскетизма, подлежали одинаково беспощадному осуждению все мирские забавы и развлечения — пляска, песни, инструментальная музыка, театр, даже шахматы, качели и скаканье на досках, обычная пасхальная потеха. Осуждение было огульное: данное развлечение признавалось греховным только потому, что оно было мирское, ближайшая оценка осуждаемого считалась делом ненужным. Неудивительно поэтому, что отношение церкви к скоморошеству было вполне отрицательное и резко враждебное, ввиду чего в церковном изображении этого явления народной жизни можно предполагать излишнее сгущение красок. Но отзывы церкви о скоморохах доступны проверке: мы имеем, кроме этих отзывов, еще свидетельства иностранцев, которым церковная точка зрения была чужда. При сличении обоих источников оказывается, что церковь нельзя обвинять в сплошном преувеличении и что ее суждения о некоторых, по крайней мере, сторонах увеселительной деятельности скоморохов совпадали с суждениями представителей цивилизованного общества. В числе песен, исполнявшихся скоморохами, были такие, которые не могли оскорбить даже развитое нравственное чувство; скоморохи, явившиеся в Ладоге к голштинским послам, спели песню про царя Михаила Федоровича, понравившуюся немцам; можно думать, что былины и иные песни исторического содержания входили в репертуар скоморохов. Но преобладал в этом репертуаре, несомненно, грубо гривуазный жанр, отражавший в себе нравственный уровень русского общества. По словам Олеария, обычное содержание русской беседы составляли игривые анекдоты, которые рассказывались с самым откровенным цинизмом; собеседники щеголяли друг перед другом своими сведениями по этой части и не стеснялись в выражениях. Бродячий кукольный театр Тот же характер носило большинство песен, открыто исполнявшихся скоморохами на улицах. Без таких песен не обходились и свадебные процессии, в которых постоянно фигурировали скоморохи наряду с прочими поезжанами. Невесту сопровождала в церковь толпа родных, друзей и слуг, певших циничные песни, а во главе процессии скоморохи «рыскали», по выражению Стоглава, с бесовскими играми перед попом, обыкновенно, впрочем, едва державшимся на ногах после угощения, предшествовавшего церемонии. Не менее циничны были иногда в исполнении скоморохов национальные пляски. От времени Ивана Грозного дошли свидетельства иноземцев о скоморошеских плясках, сопровождавшихся бесстыдными телодвижениями. Олеарий говорит, что, по слухам, «иногда русские бродячее комедианты, танцуя, открывают зад, а может быть, еще что-либо». Требованиям национального вкуса отвечали также некоторые сцены кукольной комедии, показывавшейся теми же скоморохами. Бродячий кукольный театр XVII в., судя по описанию его у Олеария, отличался от такого же театра нашего времени только более примитивным устройством: комедиант обвязывал вокруг тела одеяло, поднимал его свободную сторону вверх и устраивал таким образом над головой своей переносную сцену, с которой мог бегать по улицам и на которой происходили кукольные игры. Репертуар этого театра и главные его персонажи также, по-видимому, претерпели мало изменений с XVII в. В изображенном у Олеария кукольном представлении действующими лицами являются традиционные Петрушка, цыган и Петрушкина невеста Варюшка: Петрушка осматривает лошадь, навязываемую ему цыганом, — сцена, удержавшаяся до сих пор в репертуаре русского кукольного театра. Не менее древнего происхождения, по всей вероятности, откровенно циничная сцена, разыгрываемая Петрушкой и Ва- рюшкой, так называемая Петрушкина свадьба; надо думать, что именно сцены в этом роде, а может быть, и что-либо более рискованное имел в виду Олеарий, говоря о «гнусных вещах», показываемых молодежи и детям в кукольных театрах. Цинизм, впрочем, не был исключительно господствующим элементом в скоморошеских «играх». Скоморохи исполняли различные фарсы, многим из которых он был так же чужд, как позднейшим забавным сценам подобного рода, разыгрываемым ряжеными. Музыкальные инструменты Некоторые фарсы возвышались даже до довольно смелой политической и социальной сатиры. Таков был, например, очень популярный в XVII в. фарс, в котором изображалась расправа черни с чванным боярином, гнавшим от себя челобитчиков, и богатым купцом. XVII век был временем постепенного упадка и исчезновения скоморошества, не выдержавшего гонений, которым подвергло его правительство в союзе с церковью. Уже при царе Михаиле правительство вступает на путь борьбы с народными увеселениями. Ряд мер, направленных против них, открывается указом о московской «безлепице». Чрезвычайно крутая мера была проведена патриархом Иоасафом: он велел отбирать у скоморохов на улицах и разбивать все музыкальные инструменты, а потом запретил всем вообще инструментальную музыку и отобрал в домах частных лиц много инструментов, которые на пяти возах были вывезены за Москву-реку и сожжены. Наконец, решительный удар скоморошеству был нанесен в царствование Алексея Михайловича, когда под влиянием восторжествовавшей при дворе аскетической тенденции началось систематическое преследование всех народных увеселений без разбора. В 1648 г. были разосланы по городам царские грамоты, в которых объявлялась война всем известным тогда видам развлечений, от скоморошеских игр и кулачных боев до качель и скакания на досках включительно. Музыкальные инструменты, «гудебные бесовские сосуды», и маски предписывалось всюду отбирать и жечь, и для нарушителей запретов, наложенных на увеселения, устанавливались кары — батоги, опала и ссылка. Эти репрессивные меры, по-видимому, применялись энергично и до известной степени достигали цели, по крайней мере несомненным успехом увенчалась борьба со скоморошеством, которое окончательно исчезло к началу XVIII в. Боярский дом и его хоромный наряд Московское боярство как высший правительственный класс, принимавший совместно с царем близкое участие в делах управления государством, жило постоянно в Москве, лишь изредка по разным причинам уезжая в свои поместья и вотчины, да и то всякий раз с особого разрешения государя; в противном случае уехавшего без разрешения ждала царская опала. Боярские дворы были разбросаны по всем улицам Москвы. Небольшие по размерам, сажен 40—50 в длину и 20—30 в ширину, боярские дворы заключали в себе жилое помещение со всякого рода хозяйственными помещениями и избами для слуг, общее число которых у богатых бояр было очень значительно. Тут были погреба, бани, конюшни и сенники, сараи, стойла для животных. На отдельном дворе стояли амбары для хлеба. Наконец почти при каждом был небольшой сад с фруктовыми деревьями и цветниками. Устройство двора и обилие слуг объясняются тогдашними экономическими условиями. Владея поместьями и вотчинами и эксплуатируя довольно интенсивно крепостной труд, боярство имело полную возможность обходиться в своей повседневной жизни без услуг московского рынка, так как все необходимые припасы привозились из боярских деревень. Такие наезды старосты с сельскохозяйственными продуктами делались по несколько раз в год, но всегда с довольно большими промежутками, пока не истощатся деревенские припасы. Этим и объясняется, почему бояре в своих заботах о домовом строении с большим вниманием относились и к постройке разного рода хозяйственных помещений, где хранились привезенные продукты. Внутри боярского двора, окруженного деревянной или каменной оградой, находился дом — жилое помещение, скрытое обыкновенно с улицы оградой; в ограду вело несколько ворот, и между ними главные, с надстроенными башенками, которые разукрашивались разными резными изображениями. Все помещения были обыкновенно деревянными, хотя в XVII веке начинают строить каменные, правда, не для жилья, а для хозяйственных целей. Изредка строили каменные помещения и для жилья, но таких боярских домов было сравнительно немного. Бояре строили себе дома в два жилья с надстройкой наверху. В дом вело крыльцо, разукрашенное кувшинообразными колоннами и покрытое остроконечной кровлей. От крыльца подымались лестницей наверх и выходили на небольшую террасу, огороженную точеными перильцами (рундук), откуда был ход в сени верхнего жилья. Боярский дом долгое время не знал стенных картин, и единственным стенным украшением оставались полки, шкафики, поставцы самых разнообразных форм, расписанные красками и разукрашенные резьбой. На полках и в шкафах выставлялись дорогая посуда и разные драгоценные безделушки вроде серебряных яблок, позолоченного петуха и пр. К комнатными украшениям можно причислить и часы, бывшие в то время редкостью и появившиеся в виде «европейской диковинки» в домах бояр, не чуждых западноевропейскому влиянию. Таким же комнатным украшением можно считать и кровать, обыкновенно убранную с большой роскошью. На нее клали пуховик, несколько подушек в атласных и шелковых наволоках и одеяло, унизанное жемчугом и подбитое соболями. Обыкновенная постель была очень проста: бояре спали на лавках, на матраце или войлоке. Наконец в комнатах находились рукомойники и лохани для умывания, сундуки и скрыни для хранения носильного платья и ларцы, расписанные золотом и разными узорами, где хранились женские наряды. Боярский дом освещался восковыми и сальными свечами, вставленными в стенные или стоячие подсвечники-шандалы; в иных домах висели люстры-паникадила, часто серебряные, зажигаемые по праздничным и торжественным дням. Комнатный обиход боярина и боярыни День в боярском доме начинался очень рано. Умывшись и одевшись, боярин шел в моленную комнату, где собирались его семья и все домочадцы. Боярин обыкновенно сам читал утренние молитвы. В праздничные дни боярин с семьей шел к заутрене в одну из приходских церквей. Если у него была своя домовая церковь, то обычные моления совершал священник, обыкновенно окроплявший святой водой все семейство боярина. После обычного молитвословия все расходились и принимались за ежедневную, будничную работу, а боярин отдавал распоряжения по хозяйству, входя в самые мелочи вплоть до составления «меню» обычного обеда. Конечно, боярин не мог лично смотреть за своим хозяйством. Оставляя общее руководство за собой, ближайшее заведование хозяйством поручалось дворецкому или ключнику и очень редко жене, так что жены богатых бояр большею частью не вмешивались в хозяйство. Устройство двора и обилие слуг В нижний же этаж выходили через особое крыльцо, или через особую дверь, или внутренним ходом. Нижнее же помещение было тоже всегда с окнами и называлось «подклетьем»; здесь находились кладовые и жила домовая прислуга. В подклетье делались большие печи, из которых тепло трубами передавалось на второй этаж — клеть, собственно, хозяйское жилье. Клеть состояла из трех, изредка четырех комнат: передней, или горницы, предназначенной для приема гостей, комнаты, или кабинета, бывшей также и спальней, и крестовой — для молитвы боярина и его семейства. Довольно часто бояре выстраивали для пиров и парадных обедов особую столовую избу, в один покой с сенями. Наконец надстройки над жилым помещением назывались «чердаками», большая, светлая четырехугольная комната — светлица-терем, надстройки над сенями назывались вышками и были самой причудливой формы в виде башен, шпилей, куполов. Комнаты были невелики — сажени две длины и столько же ширины, и давили своим потолком, так как средняя высота покоев была 3-4 аршина. По внешности и боярский дом представлял случайное соединение самых разнообразных по архитектуре зданий, в этом отношении мало в чем отличаясь от царского дворца; да и по устройству пола, окон, дверей боярские зажиточные дома были копией царских покоев. Внутреннее убранство боярских домов в общем было довольно примитивно. В этом отношении не было заметно особенной разницы между домами бояр, отличных друг от друга по своему экономическому состоянию. Всех иностранцев, бывавших в домах зажиточного боярства, особенно поражало обилие образов, развешанных по стенам и углам, часто в дорогих киотах, серебряных и золотых ризах, украшенных драгоценными камнями и почти сплошь унизанных жемчугом. Иностранцы, конечно, не поняли особенностей древнерусского уклада, сложившегося под непосредственным влиянием религиозных идей, но зато правильно отметили, что обилие икон бросается в глаза в наиболее зажиточных домах, в которых стены иногда сплошь украшались образами. Обилие икон Образа висели во всех комнатах, но с особенной заботой украшалась «святая святых» древнерусского дома, моленная комната, где происходили домашние моления и праздничные богослужения, если только у боярина не было своей домовой церкви. В моленной образа стояли во всю стену наподобие церковного иконостаса. Тут стоял аналой с книгами, а на полке под образами лежали крылышко для обметания пыли и губка для ее стирания. Перед образами теплились лампадки и стояли восковые свечи, а под киотом привешивалась обыкновенно дорогая пелена — тонкая ткань, расшитая золотыми нитками. Такая же ткань была привешена и близ киота для занавешивания икон. Обилие икон составляло едва ли не главное украшение боярского жилья. Впрочем, в 60—70-х годах XVII века наиболее зажиточные из бояр для придания большего блеска и великолепия «хоромному наряду» украшали свои комнаты живописью, конечно, с церковно-религиозными сюжетами. Меблировка в боярских покоях не поражала глаз наблюдателя своей многочисленностью и разнообразием. У стен стояли лавки, приделанные наглухо к стенам, покрытые полавочниками, в обычное время — суконными, а в праздничные дни из шелковой или какой-нибудь другой дорогой материи, самых разнообразных цветов и большей частью вышитых узорами. Кроме лавок для сидения стояли в комнате скамьи и столбцы. Скамьи были шире лавок — на них ложились отдыхать после обеда, для чего в одном конце скамьи делалось особое возвышение — «приголовник»; стольцы — род табурета для сидения одному лицу. И эта мебель покрывалась кусками разных материй. Впрочем, во второй половине века в боярских домах попадались кресла и стулья, но встретить их можно было далеко не во всех домах зажиточного боярства. Как и в царских палатах, в красных углах под образами стояли дубовые столы, иногда разрисованные изображениями из св. Писания и украшенные резьбой и позолотой, при том всегда покрытые «подскатерника- ми», простыми в будни и бархатными, шелковыми, алтабасовыми, поражавшими богатством «вышивки», — в праздничные дни. Во время обеда на «подскатерник» клалась скатерть, обыкновенно с чрезвычайно затейливым узором. Обеденный стол Рано утром боярин обходил все домашние службы и зорко посматривал за состоянием своего домашнего хозяйства и за исполнением своих распоряжений. Плохо приходилось тому холопу, чья служба казалась хозяину неисправной. Сделав обычные распоряжения по хозяйству, боярин отправлялся во дворец, где ожидал в передней царского выхода. Вместе с царем боярин слушал обедню, после которой царь и бояре советовались о делах. Так время шло до обеда. В полдень боярин возвращался домой и обедал. В боярских семьях было принято обедать отдельно от жены и детей. Изредка приглашался к обеду кто-нибудь из посторонних. Обеденный стол покрывался скатертью. Столовая посуда была большею частью оловянная, и только у очень богатых людей — серебряная. Тарелки, называемые «торели», были не повсюду в употреблении; они обыкновенно ставились только для гостей и не переменялись в продолжение всего обеда. Ножи и вилки также мало употреблялись: кушанье подавалось разрезанным на ломтики, и потому можно было обходиться и без них. Брали руками прямо с блюда и клали куски мяса в рот, бросая остатки на тарелку или прямо на скатерть. Ложки делались серебряные позолоченные, обыкновенно с фигурной ручкой и надписью, кому он принадлежали. Во время обеда обходились и без салфеток; руки обтирали полотенцем или краем скатерти. Необходимыми принадлежностями столового убора были солоница, перечница, часто серебряные, украшенные узорами и с литыми изображениями, уксусница и горчичница. Кушанье к столу из поварни отпускал ключник, а принимал дворецкий. Несколько слуг носили кушанья; ключник и дворецкий предварительно отведывали, а затем ставили на стол. Жидкое кушанье из поварни для стола носили в кастрюлях и оловянниках — медных луженых или оловянных, а за столом жидкая пища разливалась в серебряные миски. Твердое кушанье приносили на блюдах разной величины и формы. Для овощей и фруктов были особые блюда — овощники. В скоромные дни ели сначала холодный кушанья (например, вареное мясо с приправой); затем наступала очередь щей и разных супов; после них ели жаркое и молочные кушанья. Обед заканчивался разными сладкими печеньями, коврижками и фруктами — свежими или приготовленными в патоке, с медом и сахаром. К послеобеденным лакомствам можно еще прибавить сахар и леденец, привозимые из-за границы. В постные дни мясная пища заменялась рыбной, если только церковные правила разрешали употребление рыбы. Любезный хозяин Тогда на обеденном столе появлялись разного рода соленья, зернистая икра, шти, уха, рассольное, жареная рыба, овощи. И постная пища и скоромная обильно приправлялась разными пряностями, луком, чесноком, шафраном. Званые обеды отличались не столько разнообразием кушаний, сколько их количеством. Около обеденного стола стоял поставец с напитками: пили водку, квас, пиво, мед и виноградные вина. Водка, квас и мед были, кажется, любимыми напитками, не всегда употреблявшимися в меру. Особенно много хмельного пили во время званых обедов. Любезный хозяин в своих заботах о гостях доходил часто до того, что многие из гостей падали под стол, и их приходилось выносить на руках из избы для отрезвления. Для напитков употребляли ковшики, чарки, кубки и братины, овкачи, болванцы. Сосуды были серебряные, большей частью позолоченные, самой различной формы. Попадались сосуды и иностранной работы, часто украшенные чеканными фигурками, представлявшими целые картины, иногда мифологические по сюжету. Боярин держал себя за столом довольно свободно, вытягивался и зевал; он рыгал и вообще ни в чем не стеснялся. Иностранцы говорят с омерзением о таком способе обедать. Пересмотревши после обеда посуду, боярин ложился спать. После обеденного отдыха боярин снова отправлялся во дворец, засиживаясь иногда там до позднего вечера. Остаток дня до ужина боярин проводил в семье. После обычного ужина снова зажигались лампадки, и все шли к вечернему молитвословию, после чего весь дом погружался в глубокий сон. В кануны праздников, среды и пятницы и в посты боярская чета спала отдельно, каждый на своей половине. Несколько по-иному складывался «будничный обиход» для боярыни. Если муж разрешал жене управлять домом, ей приходилось выносить на своих плечах всю тяжесть домашнего хозяйства, расплачиваясь собственной спиной за все его недочеты. Столовая изба Хозяйка должна была подавать пример слугам в прилежании: вставала раньше всех и ложилась позже других, личным усердием побуждая прислугу к работе. В домашних хлопотах и проходил рабочий день. Впрочем, большинство боярынь не касалось хозяйства. После утренней молитвы боярыня отправлялась к себе в покои и принималась за рукоделье, вышивая золотом и шелками. Только по вечерам отдыхал женский терем, развлекаясь пением, пляской, слушая сказочников, домрачеев, гусельников, дураков-шутов и потешаясь выходками дур- шутих, несмотря на то что шутки последних носили иногда грубо циничный характер, могущий смутить женскую стыдливость и целомудрие. В праздничные дни, в зависимости от церковных праздников, обычный распорядок дня несколько изменялся. Боярам приходилось принимать участие в царских церковных парадах и выходах. Обыкновенно в праздничные дни боярин или сам отправлялся в гости, или созывал у себя гостей для пира. Устраивались также пиры по поводу разных семейных торжеств: родин, крестин, брака, новоселья. Когда боярин устраивал пир, то гости приглашались по-разному: одних лично звал, а других посылал звать слуг. Все зависело от чина и положения гостя. Столовая изба обыкновенно нарядно убиралась и покрывалась коврами; на стол и лавки постилали богато расшитые скатерти и полавочники. Столы ставились вдоль стен и лавок, а если гостей было много, то и рядом; в углу под образами было место самого хозяина. После взаимных приветствий приглашенные рассаживались по лавкам, строго соблюдая обычай местничества. Редкий пир кончался благополучно: часто на пирах бояре заводили споры о местах, осыпая друг друга оскорблениями, и нередко дело доходило до драки. По словам Котошихина, перед началом обеда к гостям выходила жена хозяина и била челом гостям, потом становилась у дверей; хозяин кланялся гостям в землю и просил, чтобы «гости жену его изволили целовать», после чего каждый из гостей, кланяясь до земли, целовал жену хозяина и отходил в сторону. Хозяйка подносила каждому гостю чарку вина. Первый гость отдавал чарку вина хозяину, прося его выпить прежде. Хозяин приказывал отведать сначала жене. Когда она отведывала и отдавала мужу, он выпивал чарку. Только тогда начинали пить гости. После окончания церемонии хозяйка уходила к себе на половину, где к ней съезжались жены и дочери гостей и где для последних устраивался пир. Боярские выходы Гости садились за стол, а хозяин, разрезав хлеб на кусочки, подавал вместе с солью гостям по очереди. Затем подавались кушанья и различные напитки. Часто среди пира, когда гости становились навеселе, растворялись двери внутренних покоев, и к гостям выходили жены сыновей, замужние дочери братьев и родственников, если все жили не в разделе, с вином и чарками. Мужья этих женщин вставали из-за стола, прося с поклоном поцеловать их жен. Словом, повторялась уже описанная церемония. Пир отличался обилием всяких здравиц; начинали с царя, потом пили за членов царского семейства, бояр, хозяина, гостей. Неудивительно, что многие из гостей так напивались, что их приходилось уводить домой без сознания. То же было и на женской половине, где и боярыни, угощаемые радушной хозяйкой, «упивахуся вином» до полной потери сознания. Впрочем, во второй половине XVII века в домах просвещенных бояр пиршества устраивались по-другому: не было гомерического пьянства, не слышно было художественной русской брани и циничных выходок; пришедшие на пир проводили время за беседой, обмениваясь заграничными впечатлениями, если им случалось побывать за границей. К сожалению, культурность только начинала проникать в русское общество, а потому такого рода люди могли считаться единицами. Боярам приходилось ездить в гости и принимать таковых у себя. Обыкновенно ездили к старшим или равным; к младшим в гости не ездили. Приемы тех и других обставлялись церемониями и были неодинаковы. Знатного или занимавшего особое служебное положение принимали с особенным вниманием: у ворот гостя встречал дворецкий, у крыльца — сын или родственник хозяина, а в передней — сам хозяин в шапке или с открытой головой, смотря по достоинству гостя. Других гостей не встречали, а гости, оставаясь в передней, ждали выхода хозяина. Войдя в комнату, обыкновенно с шапкой в руках, гость крестился и клал три полных поклона, касаясь пальцами до земли, и только тогда приветствовал поклоном хозяина. Поклоны и приветствия зависели, конечно, от чина.     автор :  архив e-mail :  moscowjobnet@gmail.com www :  Google plus статья размещена :  25.09.2019 23:23                НАЗАД     НА ГЛАВНУЮ         MOSCOWJOB.NET Администрация сайта не несет ответственности за содержание объявлений. moscowjobnet@gmail.com