| |
количество просмотров : 510 |
| |
|
| категория : |
ОБЩАЯ
|
| |
|
| |
|
|
| |
| Москва в XX веке (часть 8)
|
| |
|
| |
Публикуемые отрывки
Публикуемые в настоящем издании отрывки касаются истории приобретения земельного участка на Малой Грузинской улице и постройки на нем жилых и музейных зданий.
В декабре 1878 г. отец основал торговый дом, под фирмой «И.В. Щукин с сыновьями», приняв братьев моих, Николая и Сергея, и меня в качестве товарищей. |
| |
Торговали мы по-прежнему на Чижовском подворье , а в 1878 г. сняли еще другую лавку в Юшковом переулке, на Шуйском подворье, в доме Московского купеческого общества. В 1886 г. мы оставили Чижовское подворье, так как помещение стало слишком тесно, и перешли в соседнее Носовское, оставшись в то же время и на Шуйском.
Живя за границей, я собирал немецкие и французские книги, фотографии актрис, актеров, писателей, ученых, военных, коммунистов и др. Возвратясь в Москву, стал также собирать гравюры, литографии и рисунки. Дом моего отца [на углу Пречистенки и] Лопухинского переулка был куплен у Толмачевой за очень дорогую цену, значительно большую, чем он действительно стоил. Дом был куплен с мебелью за 250 000 руб. Кроме того отцу пришлось заплатить за купчую. По смерти отца наследники с трудом могли продать этот дом, без мебели, за 100 000 руб. Л.С. Полякову. Толмачева при продаже дома сумела отца, как говорится, обставить.
В Москве я продолжал собирать книги, которые покупал в книжных магазинах Глазунова, Готье и Ланга, а также у букинистов. На Никольской, в так называемом «Проломе», где церковь Троицы в Полях, и не доходя Проломных ворот, ютятся и теперь, как и прежде, лавочки букинистов. Неказисты были эти холодные, неотапливаемые книжные лавочки, но коллекционерам они были дороги, так как иногда они находили там редчайшие вещи. На воскресный торг у Сухаревой башни аккуратно ходили некоторые из моих знакомых и приятелей: И.Е. Забелин, В.К. Вульферт, М.О. Вивьен и др. . Случалось, что я находил редкие книги у букинистов и на Красной площади, во время «Вербы». Наш дом в Лопухинском переулке постепенно пустел: брат Николай стал жить в отдельной квартире; сестра Надежда уехала в Тулу, на место служения своего мужа; сестра Ольга переселилась в Новотаволжанку; брат Сергей поселился с молодой женой на Волхонке, в доме Ю.А Воейковой, а затем переехал в дом отца, в Большом Знаменском переулке; сестра Антонина, вышедши замуж, хотя и осталась в Москве, но тоже перебралась на квартиру в дом отца, в Большой Знаменский переулок.
Самый тяжелый год
Настал 1890-й год — самый тяжелый в моей жизни. В этом году отец привел в порядок могилу своего отца, находящуюся в Москве, на кладбище Покровского монастыря, где погребено большинство моих родных. Памятник на могилу моего дедушки был вновь сделан в мастерской архитектора Кампиони и поставлен на место прежнего, с возобновленной надписью: «Под сим камнем погребено тело раба Божия московского купца Василия Петровича Щукина, скончавшегося в 1836 года 24-го Апреля пополудни 2 часа. Житие его было 80 лет. Тезоименитство его Апреля 12 дня».
Осенью отец стал прихварывать. Незадолго до смерти ему было не совсем хорошо, но этому нездоровью особенного значения никто из нас не придавал. В субботу, 1 декабря, отец жаловался на недомогание, а в воскресенье, 2 декабря, во время обеда, он вдруг почувствовал себя дурно; из столовой отец поднялся наверх, в кабинет; скоро началась агония, и наш добрый отец скончался. Отец умер от грудной жабы, на 73-м году своей жизни. (Отец родился 17 января 1817 г.).
5 декабря состоялись похороны в приходской церкви Воскресения Христова на Остоженке. Итак, не стало нашего дорогого отца. Потеря для меня была тяжелая: после его смерти я чувствовал себя осиротевшим. Я остался в отцовском доме дольше всех, покуда не отделал купленного мною дома в Москве, на Большой Пресне, в Малой Грузинской улице.
Осмотрев в Москве несколько домов, которые продавались, я остановился на доме статского советника Ильи Лазаревича Серебрякова, на Большой Пресне, по Малой Грузинской улице. И.Л. Серебряков, из грузин, был преподавателем грузинского языка в Лазаревском институте восточных языков. Он был женат на дочери московского ювелира Махалова. Свое владение на Малой Грузинской улице Серебряков продал мне за 40 000 руб. (вместе с купчей оно мне обошлось более 44 000); после этой продажи он скоро уехал на Кавказ, где занялся лесным хозяйством и где умер.
Все владение занимало площадь в 2022 квадратных сажени, и в нем находилось два деревянных дома, из коих один был немного побольше, каждый с садом, двое железных решетчатых ворот, сторожка при меньшем доме и задний двор с полуразвалившимися деревянными службами. Маленький дом был выстроен еще до 1812 г. ив этот достопамятный год не горел.
Большой дом
Большой дом был выстроен князем Сергеем Яковлевичем Грузинским. Этот частью двухэтажный дом снимал у Серебрякова Иван Карлович Бергенгрин со своей женой Татьяной Алексеевной, которые остались и моими жильцами до смерти самого Ивана Карловича. В мой дом я не сразу переехал, а занялся его ремонтом, отделкой и постройкой на заднем дворе каменного двухэтажного дома для моих служащих, деревянной конюшни с каретным сараем для моего жильца, дровяного сарая, ледника, водокачки и подвалов. Архитектором пригласил я Бориса Викторовича Фрейденберга, австрийца по происхождению. В моем доме отбили всю старую штукатурку, весь сруб тщательно осмотрели, заменили, где следовало, новыми бревнами и вновь оштукатурили. Большую часть простых сосновых дверей заменил я дубовыми, которые сделал мне немец Василий Карлович Шуберт, имевший свою мастерскую на Тверской, близ церкви Василия Кесарийского. Замки, дверные приборы и кухонную плиту заказал я немцу же, старику Шмейлю, мастерская которого находилась на Канаве, близ Комиссариата. Декоративную живопись поручил саксонцу Отто Августовичу Лёве. Часть мебели была мною заказана в Москве, у В.К. Шуберта, а часть куплена или заказана в Париже, у известных фабрикантов. Прежнюю деревянную открытую летнюю террасу я сломал и выстроил взамен ее каменную зимнюю, с подвальным водяным отоплением. На этой террасе я устроил нечто вроде зимнего сада, а летом она служила столовой. Лёве искусно расписал масляными красками потолок террасы в персидском стиле, а стены выкрасил в коричневый цвет. Парадный фасад дома, выходивший на Малую Грузинскую, был оставлен без изменения: с каменной террасой без крыши и с железной в стиле Empire5 решеткой; с этой террасы каменная лестница спускалась в палисадник. Дом был небольшой, но уютный: столовая с дубовой мебелью в стиле Возрождения, со стульями, обитыми кордуанской кожей, сделанной по моему заказу в Париже; гостиная с резной ореховой мебелью в стиле Людовика XV, обитой шелковой материей кремового цвета с пестрыми букетами — фабрики Сапожникова; потолок гостиной был расписан в том же стиле, а стены ее оклеены золотистыми обоями.
Большие книжные шкафы и мягкая мебель
В кабинете находились большие книжные шкафы и мягкая мебель, обитая коричневого цвета кожей, купленной у моего квартиранта И. К. Бергенгрина. Маленькая спальня предназначалась для меня, а большая — для приезжих. Последняя была выдержана в стиле Людовика XVI: потолок расписан, а стены обиты голубой полосатой шелковой материей; большая часть мебели была сделана в Париже, из лимонного с красным деревьев и с разными гирляндами роз из пальмового дерева; верхняя часть умывального стола и верхние доски ночных столиков были из алжирского оникса. Кухня находилась в верхнем этаже, куда вела лестница из рифленого железа. Весь дом был одноэтажный, и только кухня, выходившая на задний дворик, помещалась во втором этаже, благодаря чему кухонный чад не проходил в жилые помещения; притом в кухне была устроена такая сильная тяга, что, по словам подрядчика, печника Цветкова, «Московский Листок» мог вылетать в трубу».
Растительность в бывшем владении Серебрякова оказалась довольно разнообразной; в особенности много было лип, росли также тополя, белые и красные березы, вязы, ясени, дубы, клены, ели, черемуха, пихты, лиственницы, акации, яблони, груши, рябина, вербы, сирень, дикий жасмин, туи, татарская жимолость, боярышник. Из окон моего кабинета и спальни видел я весной цветущие яблони и грушевые деревья, а также в розовых цветах штамбовые черешни. Летом аллеи лип покрывались густою листвою. В саду выстроил я каменную оранжерею, с теплым и холодным отделениями, обращенную рамами на юг. Зимой с мороза приятно было войти в эту оранжерею, когда цвели ландыши, гиацинты, лакфиоли, розы, сирень и другие цветы. На заднем дворе в водокачке устроен был мной артезианский колодец, и проведена вода в мой дом, который стал я освещать электричеством, для чего поставил динамо-электрическую машину в подвале под каменной террасой. Впоследствии эту машину перевел я в водокачку, где поставил паровик и вертикальный паровой двигатель, занимавший мало места, так что нанятый мной механик днем качал воду в бак, а вечером освещал мой дом и большой электрический фонарь, повешенный в саду на высоком столбе, близ проезжей дороги, ведущей на задний двор.
Собрание старинных вещей
С переездом на Малую Грузинскую мое собрание старинных вещей все более и более увеличивалось. Недостаток места и небезопасность хранения вещей в случае пожара в деревянном доме невольно заставили меня подумать о постройке теплого каменного дома, вследствие чего я опять обратился к архитектору Б. В. Фрейденбергу и по его проекту и под его руководством начал строить в мае 1892 г. музей специально для старинных вещей. Проект музея был в 1892 г. на архитектурной выставке в Петербурге, и на него обратил внимание император Александр Ш и расспрашивал о музее. Постройку музея начал я в мае 1892 г., а окончил ее в сентябре 1893 г. Двухэтажное здание музея выстроено из красного кирпича, со сводами, цоколь оштукатурен портландским цементом в виде граней. При кладке здания все каменные украшения тесались из кирпича или мячковского камня, как это делалось в старину. В кокошнике главного фасада вставлено большое барельефное изображение единорога, сделанное из радомского песчаника: из такого же песчаника сделан над балконом бокового фасада меньший барельеф, представляющий птицу Сирин. Для большой подвески на крыльце моделью послужила подвеска в церкви Иоанна Предтечи в Ярославле. На фризах и в ширинках вставлены пестрые рельефные изразцы, заказанные по рисункам Фрейденберга на заводе Матвея Сидорова Кузнецова. В кокошнике, вокруг барельефа, облицовку сделали из разноцветного эмальерованного кирпича. Шатровые кровли крыльца и башни главного входа покрыли зеленой поливной черепицей с полосатыми, желтого, красного и зеленого цвета, поливными же жгутами по краям; купол и все остальные крыши покрыли шашками из листового железа зеленого и красного цвета. Балкон бокового фасада скопировали с балкона в доме бояр Романовых, что в Москве, на Варварке. Наружная лестница, ведущая во второй этаж, где помещаются музейная зала и библиотечная комната, сделана из красного финляндского гранита; внутренняя лестница, ведущая во второй этаж, из зеленовато-серого эстляндского мрамора. Двухстворчатая решетчатая дверь перед наружной лестницей и решетка на внутренней лестнице — из кованого железа, расписанного оранжевой, красной, голубой и зеленой красками и золотом. Моделью для двери послужила старинная дверь, имеющаяся в моем собрании; а для решетки — решетка, находящаяся в Николо-Мокринской церкви в Ярославле.
Девять восьмигранных куполов
В музейной зале сводчатый потолок образует девять восьмигранных куполов, поддерживаемых четырьмя чугунными расписными колоннами. Длина залы 21 аршин, ширина — 18; высота от пола до центра куполов — 10 аршин. Куполы расписаны по бирюзовому и желтому фонам разводами со стилизованными листьями и цветами белой, желтой, голубой, зеленой и красной красками, а по углам куполов написаны коричневой и темно-желтой красками: грифоны, китоврас и птицы Сирин и Алконост. Стены залы выкрашены темно-оранжевой краской. Зала в два света: с каждой стороны шесть больших окон, закрываемых железными ставнями. Подоконники сделаны из зеленовато-серого эстляндского мрамора, а пол мозаичный. В залу ведет двухстворчатая железная расписная дверь, украшенная бронзовыми, золочеными, рельефными, прорезными двуглавыми орлами, львами и единорогами в кружках. Сводчатый потолок библиотеки расписан наподобие небесного свода синей краской с золотыми солнцем и звездами и серебряным полумесяцем. В старину на Руси любили расписывать потолки в виде ночного небесного свода.
Стены библиотеки выкрашены в коричневый цвет. В своде пропустили, как это делалось в старину, две железные связи. В углу сложили печку из русских изразцов начала XVIII в., покрытых белой и синей поливой, с изображением людей, зверей, птиц и цветов. Входную дверь в библиотеку навесили дубовую, одностворчатую, глухую; вокруг нее сделали скульптурный наличник светло-кофейного цвета на золотом фоне, подобный наличнику в монастыре Саввы Сторожевского. Другую дверь, из библиотеки, наполовину стеклянную, сделали выходящую на балкон бокового фасада. В четырех окнах подоконники из красного итальянского мрамора. Пол постлан паркетный.
Своды входа во второй этаж расписали по светло-желтому фону темно-желтой, зеленой, голубой, красной и коричневой красками, наподобие родословного древа, с медальонами в орнаментальных, золотых с серебром, рамках; в рамках нарисованы Петровские двуглавые орлы, гербы Петербурга, Москвы, уездных городов Московской губернии и гербы других губерний. Двуглавые орлы и рамки заимствованы из жалованной грамоты, данной в 1710 г.
Расписной каменный столб
Петром Великим Якову Брюсу и находящейся в моем собрании. Стены выкрашены в светло-оранжевый цвет. Расписной каменный столб поддерживает своды входа верхнего этажа. Пол на площадке сделан из белых мраморных кругов с мозаичными четырехугольниками между ними. Своды входа в нижний этаж выкрашены светло-желтой краской с каймами из разводов, со стилизованными цветами и листьями, писанными розовой, красной, голубой, зеленой и темножелтой краской. Стены расписаны в виде серых камней. Расписной каменный столб поддерживает своды нижнего входа. Пол сделан из мраморных кругов с мозаикой, как и в верхнем этаже входа, на площадке второго этажа.
Внизу, направо от входной двери, в низкой комнате своды и стены расписаны по светложелтому фону разводами со стилизованными цветами и листьями. Своды над пятью окнами и над дверью расписаны по голубому фону золотыми разводами с птицами, цветами и листьями. Рисунок амбразур взяли со старинного расписного деревянного кузова. В углу поставили печку из изразцов конца XVIII в., Мусин-Пушкинского завода, покрытых белой и зеленой поливой, с изображением людей и животных и с различными надписями: «Весело играю всегда», «Сие мне угодно», «Заяц дики», «Знаю место свое», «Крепко караулю» и т.п. По стенам этой комнаты поставлены дубовые резные лавки. Паркетный пол настлан на горячий асфальт. Комнаты, не входящие в состав музейного помещения, предназначил я для жилья. Здание музея могло освещаться электричеством, которое тогда переводили из моего дома, так как бывшая у меня электрическая машина была недостаточно сильна, чтобы освещать одновременно и дом, и музей. В подвале музея находится духовая печь, которая отапливается пятичетвертовыми еловыми дровами и нагревает все здание. Две печи, сложенные из старинных изразцов, также можно топить.
Кирпичная кладка музея производилась подрядчиком Николаем Ивановичем Султановым, а малярные и живописные работы исполнял О.А. Лёве. Все стены и потолки в музейных помещениях покрашены масляной, матовой, так называемой восковой, краской. Скульптурные работы производились А.С. Козловым. Железную решетчатую дверь перед наружной лестницей и решетку на внутренней лестнице делали в Петербурге, в мастерской Е.А Вебера.
Чугунные колонны
Чугунные колонны отливались на соседнем с музеем заводе Морица Пальма. Железные двери, ставни, замки, дверные и оконные приборы делал славный мастер А. Шмейль; дубовые двери, оконные рамы, шкафы, витрины, столы и стулья — из мастерской В.К. Шуберта. Художник Василий Иванович Суриков писал у меня на дворе зимой этюд масляными красками со старинной серебряной стопы, и так как у него мерзли руки, то он часто прибегал в комнаты, чтобы согреться. Затем Суриков писал у меня в доме этюд ковра для своей картины «Стенька Разин», и моделью служил малоазий ский ковер XVII века из моего собрания.
Художник Аполлинарий Михайлович Васнецов срисовывал для своих картин постройки, изображенные на имеющихся у меня планах Москвы XVII века, а его брат, художник Виктор Михайлович, прислал ко мне молодого человека Виктора Дмитриевича Замирайло, который прекрасно скопировал акварелью много заставок из принадлежащих мне древних русских рукописных книг. Одну заглавную заставку, срисованную у меня В.Д. Замирайло, из синодика Крутицкого архиерейского дома, В.М. Васнецов целиком применил для росписи [меню] обеда, данного во время коронации императора Николая II в Кремлевском дворце.
Художник В.А Серов копировал акварелью для занавеса Дягилевского театра в Париже старинные персидские миниатюры из моего собрания.
Свое собрание старинных вещей я не переставал пополнять, покупая их в Москве, в Нижнем Новгороде и в Нижегородской ярмарке. В Москве покупал у антикваров П.М. Иванова, СТ. Большакова, И.Л. Силина, М.П. Вострякова, братьев Соловьевых, Ф.В. Веркмейстера, Я.И. Черномордика, Фрумкина, Когана и др.
Петр Маркович Иванов имел магазин в Леонтьевском переулке, а впоследствии переехал в Чернышевский. У него попадались хорошие старинные вещи, но сбывал он и поддельные, исполненные по его заказу или же своего собственного изделия. Так, помню, продавал П.М. Иванов ожерелье, будто бы принадлежавшее Наталье Кирилловне Нарышкиной.
Сергей Тихонович Большаков принадлежал к самым типичным антикварам, каких я знавал. Ходил он обыкновенно в черном поношенном сюртуке, который носил, как он сам говорил, уже 25 лет.
Почтенные годы
Сергея Тихоновича, несмотря на его почтенные годы, часто можно было встретить на улице с тяжелым мешком, перекинутым через плечо, в котором он нес какие-нибудь вещи. У СТ. Большакова, как и у его родственника К.Т. Солдатенкова, вместе с коим он служил в молельне на Мясницкой, была привычка говорить в нос, причем Сергей Тихонович закрывал глаза, что отлично копировал Дмитрий Васильевич Григорович. При продаже вещей Сергей Тихонович имел обыкновение говорить что ни будь лестное своему покупателю; например, если И.Е. Забелин торговал у Сергея Тихоновича какую- либо вещь, то последний говорил: «Вчера упоминалось ваше святое имечко», на что Иван Егорович шутя отвечал: «За лесть прибавлю рубль».
У Ивана Лукича Силина, бывшего иконописца, можно было найти замечательные старинные иконы. Павел Михайлович Третьяков был одним из его покупателей.
Матвей Петрович Востряков знал толк в древних русских рукописях, и у него я купил несколько редчайших рукописных книг, между ними Псалтырь толковую преподобного Максима Грека, писанную в 1522 г. сотрудниками Максима — Михаилом Медоварцовым и Селиваноминоком. За эту Псалтырь я заплатил М.П. Вострякову 3 000 руб. В 1895 г. вышли мои две первые книжки: одна под заглавием «Краткое описание Щукинского Музея», другая — «Опись старинных славянских и русских рукописей собрания П.И. Щукина». Краткое описание печатал я в Москве, в типографии Мамонтова, в количестве 200 экземпляров, а «Опись рукописей» — в типографии Снегиревой, в том же количестве. Эти книжки я послал, между прочим, Ивану Егоровичу Забелину и в ответ получил от него следующее напутственное письмо от 28 декабря 1895 г.: «Глубокоуважаемый Петр Иванович! Приношу Вам искреннюю благодарность за Ваш любезнейший подарок: Описание Вашего драгоценного Музея и Опись Ваших рукописей, которые с большим любопытством просматриваю и восхищаюсь собранным Вами драгоценным материалом. Дай Бог Вам здоровья. Да здравствует Ваша энергия и да послужит она образцом для всех собирателей по всем отделам любительской охоты.
Разнообразный состав
Важно собрать, но еще важнее увековечить собрание достойным описанием и печатным обнародованием его разнообразного состава. Это неуклонно и пойдет на пользу науки, хотя бы собрание по разным случайностям исчезло или разбросалось в разные стороны. Вот и в настоящем случае: по обстоятельствам я и доселе не мог попасть в Ваш Музей; по правде сказать, меня не особенно привлекает один только осмотр сокровища, одно только воззрение на него, потому что главным образом я люблю вникать в содержимое, а это и возможно только относительно Вашего Музея, при посредстве Ваших изданных Описаний, из которых я гораздо явственнее представляю себе богатое содержание Вашего Музея. Повторяю неоднократно, что оно приводит меня в восторг. Одни письма о 12 годе — сущая красота Вашего собрания. А вся громада любопытных памятников — ее не осилишь и в книге, а при осмотре все-таки не поймешь настоящей научной ценности собранного. Итак, от души радуюсь Вашему Детищу и особенно тому, что Вы его так любите и к празднику Рождества нарядили в такой привлекательный костюм. Будьте здоровы. Поздравляю Вас с наступающим Новым годом. 28 декабря 95 г. Ив. Забелин».
Мое знакомство с И.Е. Забелиным относится к очень давнему времени: когда мы жили еще в Колпачном переулке, он бывал у моего отца. Возвратясь в 1878 г. из-за границы, я часто встречал Ивана Егоровича у моего дяди П.Л. Пикулина. Затем, после смерти последнего, мне пришлось редко видаться с ним. Наконец, с открытием моего музея наши отношения с Иваном Егоровичем снова возобновились; с передачей же в 1905 г. моего музея Императорскому Историческому музею — они сделались дружескими. Бывал у меня Иван Егорович вместе с А.В. Орешниковым, а я навещал его в Историческом музее. Иван Егорович заметно старел, стал плохо ходить, но голова его работала по-прежнему, и он продолжал интересоваться русской стариной. В Москве он принимал меня в своем кабинете, заваленном книгами и бумагами, или в гостиной, сидя в валенках. Летом навещал я его в Царицыне, где он жил в «Воздушном саду», на своей даче, и где угощал меня земляникой из своего сада. Сколько помню, Иван Егорович всегда был добрым и приветливым человеком, которого все любили и уважали. Публикация Н.В. Горбушиной, А. С. Федотова.
Случайные интересные вещи
Наше знакомство связывало еще и общее увлечение русской музыкой. Редкий энтузиаст и апологет «Могучей кучки» Ю.Н. Вишневецкая постоянно бывала в доме Орешникова, часто играла нам, особенно Мусоргского, и, подпевая, объясняла его изумительные картины русской жизни.
Я часто посещал Исторический музей, работая над старыми планами Москвы и рисунками русских архитекторов. Орешников всегда с исключительной внимательностью относился
к интересующим меня вопросам, отыскивая необходимое для меня давая ценные указания.
Высокий, худощавый, уже лысый, с постоянным пенсне на носу, он отличался выдержанными манерами и особенно бывал типичен, когда покупал у антикваров, приносивших в музей какие-либо вещи. Приходит, например, СТ. Большаков, старообрядец, торговавший иконами и предметами старины у Ильинских ворот. Выкладывает какие-то монеты, развертывает хрустальные бокалы и, приглаживая свою седую длинную бороду, испытующе поглядывает на Орешникова и тихим говорком начинает: «Вот-с, полюбуйтесь, Алексей Васильевич.
Большаков молча их завернул (сорвалось!). Затем Орешников, взяв лупу, то же внимательно разглядывал монеты, отобрал несколько штук, а две пододвинул к Большакову с замечанием: «Поддельные-с». Большаков также молча их убрал, затем достал из бездонного кармана своего длиннополого, старообрядческого покроя сюртука фарфоровую чашечку. Орешников посмотрел и спрашивает: «Сколько?» — «Да рубликов. Ведь это ранний Гарднер». — «Три рублика». — «Что вы, Алексей Васильевич, ну хоть красненькую положите». — «Три рублика». — «Ну что с вами сделаешь, берите». После ухода Большакова я спросил Орешникова, почему он определил поддельными бокалы, показавшиеся мне очень интересными. «Грань на ощупь сказывается. Края остры, и орнамент выведен новой рукой, слишком геометричен. И стекло новое, нет в нем патины». Тем же тончайшим осязанием и внимательным глазом, разглядывая изображение, угадал он подделку монет.
Орешников являлся в Историческом музее центральной фигурой научного аппарата.
Глубокие знания
Глубокие знания, поражающие скромность и в меру отчеканенная речь с прибавкой остроумных замечаний делали беседу с ним занимательной и содержательной. С 11 до 2 часов дня, кроме субботы и воскресенья, Орешников всегда бывал в музее. Здесь в верхних запасных, тогда еще не отделанных залах, за длинным старинным дубовым столом, сходилось немало археологического и художественного народа.
Остальные сотрудники Исторического музея были тогда немногочисленны. Ученый секретарь И.М. Тарабрин, протягивавший как-то по- пружинному свою красную корявую руку с огромным обручальным кольцом на указательном пальце. Застегнутый на все пуговицы старомодного сюртука, Тарабрин кропотливо занимался старыми грамотами, удельный научный вес этого сотрудника был невелик, но, должно быть, врожденная бюрократическая точность делала его незаменимым секретарем.
Глубокий знаток палеографии, умный В.Н. Щепкин всегда красиво и образно высказывал свои мнения и давал тонкую, обобщающую характеристику древнерусским миниатюрам.
Близорукий, ничего никогда не говоривший А.И. Станкевич, был главным библиотекарем. Его помощником являлся К.С. Кузьминский, с изящными манерами и медовым бархатным голосом, он состоял в родстве с Софьей Андреевной Толстой и был автором неплохих монографий о художнике Боклевском, о рисунках Агина и др.
Археолог В.А. Городцов, тогда еще он ходил в отставном офицерском сюртуке, упорно искал по черепкам исторические нити древнерусской культуры. Вот и все сотрудники музея. К ним, пожалуй, еще нужно отнести старшего вахтера Леусина, отлично знавшего каждую вещь в музее.
Товарищ председателя музея князь Н.С. Щербатов был официальным представителем, поставленным в музей только через свою сестру, знаменитую Прасковью Сергеевну Уварову, председательницу Московского археологического общества и жену графа А.С. Уварова, основателя Исторического музея. Ученая деятельность Щербатова выразилась в произведенных им раскопках какого-то тайника под одной из кремлевских башен.
Земельный банк Полякова
Состоя на службе в Земельном банке Л.С. Полякова, тоже для представительства, а вернее, для проведения в сферах всяких манипуляций Полякова, Щербатов отдавал положенное ему по музею жалованье на издание музейных трудов. У Щербатова было имение Братцево с интересным домом эпохи ампир, выстроенным по проекту Воронихина. Я был в этом имении, любовался его архитектурой, красивой стильной мебелью дома, прекрасным типом княгини Щербатовой, слушал княжну Марью Николаевну, начавшую подбирать материалы для справочной книги по русским портретам4. Затея окончилась на букве «Б», но [эта часть была] составлена толково и с ценными генеалогическими данными, в чем, несомненно, помогал княжне камергер Л.М. Савелов, генеалог, постоянный посетитель Щербатова.
Главный председатель Исторического музея И.Е. Забелин был в это время уже глубоким старцем, болезненным и почти не выходившим из своей квартиры, помещавшейся в здании музея; в своей огромной библиотеке проводил свои трудовые дни этот самоучка историк, вышедший из писцов и начавший карьеру служителем второго разряда в Оружейной палате. Высокий, с седой бородой, переходящей в желтизну, причесанной гривой седых волос, с подслеповатыми добрыми глазами, он обычно был молчалив. Но охотно говорил, когда затрагивали интересующую его тему, и охотно давал советы, сведения имел поражающие. Вместе с дочерью Марией Ивановной прожили они долгую жизнь затворниками с массою причуд и суеверных привычек, вплоть до окропления святой водой нового купленного кухонного чугуна.
Орешников проработал в Историческом музее 30 лет. В первые дни революции, при неумолкших еще звуках канонады, пешечком пробирался он переулочками в музей, который так любил. Похоронил давно свою жену, дети разбрелись; ни на что никогда не жалуясь, примиряясь со всеми лишениями тяжелых первых лет революции, не прерывал своих занятий Орешников и при обновлении административного аппарата музея; все такой же жизнерадостный, ясный и уравновешенный, радостный и спокойный, сочувствующий новому строю жизни, заражая и других своей нестареющей молодостью, он заболел раком и умер в 1931 году.
Торжественное открытие
На торжественном открытии нового читального зала Исторического музея увидел какого-то неряшливо одетого человека лет пятидесяти с нечесаной головой, свалявшейся бородой, одетого в порыжелый старомодный потертый пиджак и в стоптанные сапоги, никогда, очевидно, не чищенные. Этот тип представлял что-то крайне нелепое среди почетной публики во фраках. Меня изумила та почтительность, с которой Щербатов относился к этому человеку, державшему за руку мальчика лет двенадцати, одетого немного более прилично.
Это оказался Егор Егорович Егоров, богатый купец, пожертвовавший свое замечательное собрание икон музею. Коллекция его была известна всей Москве; действительно, в этом собрании находились уникальные вещи новгородской и московской школ XV и XVI вв. Одинокий Егоров скучал в своем огромном доме. Тогда он ехал в Рогожскую к иконописцам-приятелям, отыскивавшим для него редкие иконы.
Часто он приезжал к знатоку икон М.И. Тюлину. «Я, бьят Миса, к тебе пиехал, скусно сто-то», — говорил картавивший и сюсюкавший Егоров. Тут, за чаем, обделывались дела с продажей, смаковались хорошие подлинники, сметливый Тюлин посылал за известным знатоком и тоже собирателем икон отцом Исаакием худеньким, чистеньким священником-старообрядцем с удивительно благообразным и добродушным лицом. Собирательство икон в то время было делом темным. Наживались ловкачи на подделках и на неумении покупателя разобраться в подлинности древней иконы. Нужно обладать огромной опытностью и тонким глазом, чтобы распознать подлинность сокровенного колорита, пленительную непосредственность рисунка, не говоря уже о трудно различаемых особенностях всевозможных школ. Помимо знания требовалось еще особое чутье, чем и отличались такие знатоки, как Д.А. Ровинский и Н.П. Лихачев в Петербурге или А. И. Анисимов, Г.О. Чириков и, пожалуй, отец Исаакий в Москве. Иконописцы, они обычно были и торговцами иконами, часто прибегали к изумительной изобретательности и довольно наглому торгашескому обману.
В Москве, на Никольской улице, долгое время торговал иконами и церковной утварью Дмитрий Иванович Силин, у которого иногда бывали действительно первоклассные вещи.
Хорошие царские двери
Как-то приехал ко мне знаменитый в мире старообрядцев А. И. Морозов, которому я тогда строил церковь в Богородске. Арсений Иванович вздумал поискать хорошие царские двери к иконостасу этой церкви.
Возмущенный, он грузно ввалился ко мне в кабинет, говоря:
— Какой жулик Силин Дмитрий.
- Понимаете, что он сделал. Я как-то у Большакова присмотрел царские врата, показались они мне очень хорошими, древними. Да и Большаков клялся, что они XVI в. московских писем. Сторговались. Поехал я к Силину и прошу его, как знатока: пойди посмотри и оцени. Заезжаю потом к Силину.
— Видел? />
— Видел, говорит.
— Ну, что же?
— Как сто? С меня Большаков просит две тысячи рублей.
— Ну и плюньте ему в глаза. Ведь подделка.
— Так что, не стоит покупать?
— Ну что вы, Арсений Иванович, для вас, для такого храма, какой вы строите, надо что-нибудь действительно хорошее.
Разубедил. Поехал к Большакову и отказался.
Через две недели заезжаю к Силину. Вижу: эти царские врата подчищены, прямо сияют красотой письма.
— Ну а ты зачем купил, спрашиваю.
— Да как же не купить? Ведь это подлинник XVI в., из Благовещенского собора, замечательная вещь.
— Как же ты говорил, что подделка.
— Думал, что подделка, да и другие так определяли, а оказались подлинные, да еще какие. Вторых нет и не будет.
— Сколько же ты просишь?
— Да меньше, чем за 5000 руб. не отдам; их у меня уже подторговал Степан Павлович Рябушинский.
Нечего делать, купил за 5000 руб. — вот сукин сын, жулик! Славный парень Дмитрий, а жулик!
Не уступал плутоватому Силину в проделках и ученый петербургский собиратель М.П. Боткин. Приехала как-то к нему неизвестная женщина и показывает икону.
— Вот возила в Киев, — говорит женщина,
— к Б.И. Ханенко, да он мало дает; всего 500 руб., а икона-то, говорят, 1000 стоит.
— Оставьте, матушка, — говорит богобоязненный ханжа Боткин, кладет икону на аналой, — оставьте, погляжу, может, и сойдемся, зайдите дня через два.
Приходит женщина.
Жизнь не в наших руках
Боткин встречает ее словами:
— Вот, матушка, жизнь-то человеческая в руках Божьих. — Перекрестился и говорит: — Царство небесное. Ведь Ханенко-то скончался.
— Как скончался? Да я неделю тому назад была у него, здоров был.
— Да был, а вот удар у него, и скончался.
— Как же икона-то?
— Да что, матушка, не стоит она 500 руб., и напрасно вы ее не отдали. Берите ее назад. Нестоящая вещь.
— Да купите же. Сколько же, по-вашему, стоит?
— Ну, рублей 300 еще можно дать.
Торговаться стали. Взяла огорченная женщина 400 руб. и уехала. Икона же была замечательная, и цена ей не менее тысячи полторы. Через неделю появляется у Боткина та же женщина.
— Что же это, батюшка? Я приезжаю в Киев, иду в дом к Ханенко, а он меня встречает сам лично. Я ему сказала, что, мол, Боткин, телеграмму получил, будто вы скончались. — «Икону-то ты ему отвезла? Купил, должно быть». — «Купил». — «Ну, конечно. Михаил Петрович умеет купить».
Женщина напустилась на Боткина.
«Да что вы, матушка, весь Петербург знал, что Ханенко скончался, телеграмма была, я не мог не поверить, обманывать, что ли, вас буду»
- и набожно крестясь, Боткин выпроводил обманутую женщину.
Собрание СП. Рябушинского было интересным по подбору немногих, но очень ценных в художественном отношении образцов древнерусской живописи. Понимал ли Рябушинский ценность своего собрания? Сомнительно. Он верил своим приказчикам, поставщикам и угождающим комиссионерам, хитроумным иконописцам. Рябушинские были старообрядцы, а этот мир всегда славился цепкой манерой собирать хорошие иконы. В церкви Рябушинского, выстроенной им в 3-м Ушаковском переулке, на Остоженке, собраны были отличные иконы.
Не меньшим богатством отличалась старообрядческая церковь на Апухтинке, где строителем и собирателем икон был И.И. Новиков, купец, знавший толк в русской древней живописи. Большое иконное собрание находилось в церкви в Гавриковом переулке. Исключительное по богатству собрание хранилось в моленной серпуховской купчихи А.В. Мараевой.
Славилось также собрание A.M. Постникова, которое впоследствии перешло частью в Исторический музей, частью было распродано.
Московские коллекционеры охотились за хорошими иконами по отдаленным уголкам Владимирской губернии.
Процветание вековой школы
В знаменитом теперь Палехе процветала вековая школа своеобразных миниатюристов, обративших в наши дни свою тонкую кисть на расписывание лаковых коробочек и прочей мелочи, поражающей усидчивостью в передаче мельчайших фигур и утонченного орнамента, но часто лишенного строгой архитектоники и правильной расцветки, что особенно наблюдается в сделанных иллюстрациях. Из всех московских коллекционеров следует выделить Петра Ивановича Щукина и Алексея Александровича Бахрушина как наиболее серьезных собирателей, ставивших своей целью определенное систематическое собирание, к чему влекло и чем была захвачена их жизнь.
Собрание П.И. Щукина — это огромный музей древнерусского искусства, к которому впоследствии присоединилось замечательное собрание восточных, главным образом персидских, предметов, преимущественно тканей.
Мое знакомство с П.И. Щукиным относится к 1895 году, когда я вернулся из-за границы в Москву и стал изучать русское искусство. Интересуясь русским орнаментом, и особеннощавшегося в доме на Берсеневке, сохранившем интересный барочный фасад, единственный оставшийся в Москве до наших дней. Но чаще заседания Археологического общества происходили в квартире Уваровой, в ее доме в Леонтьевском переулке.
На заседаниях много внимания отводилось охране древних памятников. Изучая русскую архитектуру, я часто бывал на собраниях слушал доклады, беседовал с художниками и архитекторами, тяготевшими к изучению русской архитектуры (Аполлинарий Васнецов, Виктор Васнецов, архитектор И.П. Машков, Д.П. Сухов, И.В. Рыльский, З.И. Иванов были постоянными деятельными членами общества. Шесть томов «Трудов [Комиссии] по сохранению древних памятников»15 представляют богатейший материал для изучения русской архитектуры. Труды издавались на средства Уваровой.
рукописным, я пошел на Малую Грузинскую, где уже было недавно выстроено здание-музей во дворе, уличный корпус был выстроен значительно позже.
Доступ в музей был свободным для всех интересующихся, но мало было посетителей.
Низенький человек с лысеющей головой
Меня встретил на площадке лестницы, ведущей во 2-й этаж из вестибюля, низенький человек с лысеющей головой, средних лет, с умными глазами, сам П.И. Щукин. Очень любезно показал интересовавшие меня древние, так называемые лицевые русские рукописи, т.е. с миниатюрами, и предоставил мне заниматься в библиотечной комнате. Верхний зал во все здание и был собственно музеем, с тесно расставленными витринами и загроможденный массой интереснейших предметов.
Музей был открыт ежедневно, кроме Нового года, 1-го дня Пасхи, 25 декабря (Рождество) и 29 июня (именины Щукина). Закрывался музей и в случаях его поездок на Нижегородскую ярмарку для поисков любопытного тряпья, или поездок за границу.
В 10 часов утра музей открывался, а ровно в 12 снова звякали железные ставни, и музей запирался. Нужно было уходить, хотя бы и не окончив работу. Щукин уходил в свои комнаты, завтракал и ровно в 1 час дня, по установившемуся порядку, слуга приводил извозчика, нанимая за 20 копеек, отнюдь не дороже, чтобы [Петр Иванович] мог ехать на Ильинку, в амбар, в правление торгового дома «Иван Щукин и сыновья» (Торговля шерстью), где. [он] сидел до 4 часов и затем ехал домой также на дешевом извозчике; а вечера отдавал чтению или Английскому клубу, состоять членом которого считалось за великую честь, да еще купцу. Но Щукин был уже значительной культурной величиной, как основатель и владелец музея русской старины.
П.И. Щукин был одинокий холостяк, державший исключительно мужскую прислугу, единственной женщиной была секретарь Е.В. Федорова, работавшая ежедневно, не исключая праздников от 10 до 12 часов дня. Занятия состояли (в большинстве случаев) в том, что Щукин диктовал старые столбцы или старинные бумаги, а Федорова записывала. Необычайная систематичность и постоянство Щукина сделали то, что в течение 18 лет такой почти ежедневной работы появились 43 тома ценных изданий.
Когда я стал часто посещать музей и работать там, Щукин преподнес мне уже вышедшие 6 томов, и всякий раз, когда выходил какой-либо следующий том, Щукин, аккуратно ведущий запись кому и что преподнес, отрывался от занятий и делал распоряжение швейцару Ефиму: «Заверните и приготовьте. Это том такой-то».
Скромность Щукина
Следует отметить скромность Щукина: он относился к изданию трудов как к простому необходимому делу, без всякой рекламы, объявлений, рецензий. Изданий своих в продажу не пускал, печатал всякий том в количестве 200 экземпляров в одной и той же типографии, одним размером, всегда в переплетах, преподносил свои труды музеям, библиотекам и знакомым по своему выбору.
Большой зал музея быт переполнен разнообразными и интересными предметами почти исключительно русского искусства. Стены сплошь были завешаны парчами, шитьем, портретами; у четырех колонн старинное оружие, с потолка спускались интересные паникадила XVII в., а в витринах, тесно расставленный у стен и посредине зала, блестели миниатюры, эмали, резная кость, серебряные кубки, фарфор и хрусталь, красотой своих форм и расцветок поражающие и радующие.
Налево от входа простой стол, заваленный рукописями и свитками. У стола сидит Федорова, а на большом сундуке, окованном железом, сидит Щукин и диктует старинные бумаги. Как- то мне понадобилось зарисовать старинные русские серьги. Попросил Щукина показать. Он достал из шкафа большую жестянку из-под печенья: «Вот, выберите и в библиотеке зарисуйте».
В жестянке были навалены жемчужные, золотые серьги, панагии с бриллиантами, перстни, кольца и т.п.
Показывать музей Щукин не любил: «Да смотрите сами что понравится». Посетители были редкими. Я, пожалуй, являлся наиболее частым. Отрываться от занятий Щукин не любил, но иногда подходил и начинал рассказывать, постепенно увлекаясь.
В новом здании (уличном корпусе), выстроенном архитектором А.Э. Эрихсоном (оно соединялось с дворовым корпусом подземным туннелем, освещенным иллюминаторами), было сосредоточено преимущественно искусство XVIII в., иностранный и восточный отделы, персидские и другие ткани, получившие очень высокую оценку на международной выставке в Мюнхене.
Часто мне нужно быгло что-либо отыскать по модам эпохи ампир. Щукин обычно отдавал ключ от уличного корпуса: «Пройдите сами туннелем, там в новом доме есть во втором зале низкий шкаф, в нем отыщете, есть какие-то листы мод».
Лестница, ведущая в новое здание
Пусто в туннеле, никого нет, в новое здание ведет лестница, сплошь убранная печными изразцами. Тишина в новом здании, а улица Малая Грузинская тогда быта тихой, ни звука. Со стен и из витрин сияет искусство востока; огромное полотно Тьеполо, картины французов, портреты — все это было сосредоточено в четырех больших залах 1-го этажа, 2-й этаж быт жилым, но обставленным музейными вещами.
Если посетитель, да еще новый, попадал в минуту, когда Щукин с Федоровой никак не могут прочесть скоропись XVII в., то Щукин с гримасой встречал его неохотно и кисло говорил: «Да у меня ничего нет, я не знаю, чего вам нужно».
Как-то при мне к нему приехал в такую минуту петербургский важного вида генерал. Наскочив на подобное щукинское приветствие, генерал был поражен. Начатая им просьба показать какой-то орден за Кульмскую битву оборвалась: «Какой там крест, какая еще Кульмская битва, нет ничего». Генерал уходит. «Да нет, позвольте, я вас не выпущу. Я ведь это так, нет, давайте побеседуем» — и Щукина усаживает его на лавочке у двери, где лежали какие-то книги. «Ефим, — ворчит Щукин, — что это на всех стульях книги какие-то? Что же это — и сесть негде». Постепенно он отходит, показывает больше того, что просил генерал, очень любезен, и, успокоенный, генерал уезжает с подаренной брошюрой о Кульмской битве.
Но мелкие курьезные черты тонули в большом человеке, всегда отзывчивом, скромном и доброй души. Молчаливо он собирал русскую старину, любил искусство, умел им наслаждаться. Образование он получил хорошее, языки знал отлично. Как-то вернувшись из Швеции, я рассказал ему о Стокгольмском национальном музее, о его директоре Гезелиусе и его издании северных древностей. Щукин написал Гезелиусу на немецком, тот прислал кое-что и письмо на шведском языке. «Немного знаю, — говорил Щукин, но я-то писал ему на немецком. Надо съездить туда». И съездил.
Как-то ко мне заехал А.В. Орешников: «А знаете, откуда я сейчас? От П.И. Щукина, и могу вам сообщить, пока по секрету, что все свои собрания вместе с земельным участком и даже крупным капиталом на содержание своего музея он передает в дар Историческому музею. А меня просит быть, так сказать, душеприказчиком».
Чин действительного статского советника
За этот дар Министерство народного просвещения причислило его к себе «состоящим» и преподнесло чин действительного статского советника. И вот Щукин стал появляться в общественных местах и в своем «амбаре» в генеральском пальто на голубой подкладке. Всякое утро лакей выносил на площадку крыльца нового здания, выходившего на улицу, напоказ вешалку с генеральским пальто и начиналась церемония чистки веничком. Тщеславие все же проглянуло в человеке, раньше постоянно отрицательно относившемся к чинам и орденам.
Наступил 1912 год. Устраивалась выставка в память 1812 года, Щукин был в выставочном комитете. Устроители выставки получили всякие награды. И вот князь Н.С. Щербатов, председатель Исторического музея и глава Комитета, позаботился больше о бароне Де-Бай, являвшемся французским корреспондентом выставки и мало чем помогавшем делу. Де-Бай, автор небольшой книжки о живописи Васнецова и об усадьбе Вяземы графини Шереметевой, получает в награду орден, а Щукин, очень много давший Историческому музею и выставке, был обойден — он ничего не получил. Нетактичность Щербатова была удивительной — каста сказалась! Там барон, да еще француз, а здесь русский купец. Хоть и генерал, но купец. Щукин был обижен и, очень горько переносил, уязвленное самолюбие.
Незадолго перед 1912 годом. П.И. Щукин вздумал жениться. Что его побудило? Вероятно, одиночество. Женился он на вдове Дмитриевой из Нижнего Новгорода, рослой красивой даме с взрослым сыном-кадетом. Но в музей новую семью Щукин жить не пустил, а купил вблизи дом Катуара. Отделал его с большим вкусом, обставил красивой стильной мебелью и. не изменяя привычек, по-прежнему аккуратно занимайся в музее.
Но недолгими были дни его семейной жизни, и скоро красивый зал нового дома огласился панихидой над утопавшим в цветах гробом П.И. Щукина. Он умер от аппендицита.
После смерти П.И. Щукина музей недолго оставайся в своем здании. Щербатов, вопреки завещанию, решил перенести коллекции в Исторический музей, а здания на Грузинах приспособить для хозяйственных целей. Идея Щукина о создании самостоятельного музея русской старины погибла.
Незадолго перед смертью
Незадолго перед смертью Щукин отделал во дворе музея маленький деревянный флигелек и поселил туда своего долголетнего сотрудника Федорову с ее матерью-старушкой, а по завещанию Федорова получила по тому времени крупный капитал — 15 000 руб.
П.И. Щукин оставил небольшие «Воспоминания», напечатанные в последних выпусках «Щукинского сборника» и выпущенные отдельными оттисками в ограниченном, по обыкновению, количестве. Эти воспоминания типичны как иллюстрация купеческого быта, хлебнувшего культуры. Лишенные каких-либо литературных достоинств, воспоминания П.И. Щукина дают некоторый материал для истории московского быта, особенно ценны типы коллекционеров и некоторых купцов. Приятно было также прочесть теплые строчки об Орешникове, о котором я рассказал выше. В этом же выпуске приведено стихотворение В. Гиляровского, метко охватившего ушедшие типы. И хочется сказать вместе с ним: Я знал одних, дружил с другими,
Былое вспомнить снова рад — Воспоминаньями такими Сердца усталые горят.
Другим наиболее целеустремленным коллекционером, оставившим огромный след в русской культуре, был Алексей Александрович Бахрушин, создавший исключительной ценности и единственный театральный музей, что было признано и за границей.
С А.А. Бахрушиным я познакомился в 1909 году, когда в одну из суббот присяжный поверенный М.Ф. Ходасевич предложил мне поехать на «Бахрушинскую субботу». В особняке на Лужнецкой гости собирались часов в 9-10, преимущественно из артистического, литературного и художественного мира. Здесь я встретил постоянного посетителя, хранителя Оружейной палаты В. К. Трутовского, а также встретил художников: вечно румяного, скромного Аполлинария Васнецова и молчаливого как рыба Константина Сомова. Вот изящная, щупленькая фигурка с мечтательными глазами Вертинского, бойкая, говорливая артистка Рощина- Инсарова с «состоящим» при ней Нелидовым, умный артист Чарин, тяжелая пузатенькая фигура Ф.А. Корша, тогда владельца театра в Петровском переулка. Вот рослая эффектная фигура А.И. Южина, артиста Малого театра, вот антиквар В.В. Постников, женатый на сестре жены Бахрушина, кое-кто из литературного мира.
Картины художников «Мира искусства»
Наряду же с этим он покупал на выставках картины художников «Мира искусства» и Союза русских художников.
У него был отличный Врубель, Коровин, Малявин, нарисовавший, между прочим, интересный карандашный портрет Бахрушина, но карандашный портрет Бахрушина работы К.Ф. Юона был лучше. Он заказывал скульптору Клюзелю бюст жены и Аполлинарию Васнецову вид Кремля, у Головина купил лучшую его «Испанку», отличный Сомов украшал его гостиную.
Всякое утро ворчал в семье, ругался с прислугой, после завтрака и обеда крестился, истово крестил на ночь детей, говел великим постом, заезжая позавтракать уточкой в ресторан «Эрмитаж». На Рождество и Новый год ездил с семьей в Ниццу, где обязательно жил в первоклассном отеле, требуя в ресторане русской водки.
Музей был устроен в полуподвальном этаже. Неподходящее для музея помещение скрашивало богатство содержания витрин и стендов. Целая эпоха русского театра, преимущественно драматического, была пред вами: портреты, эскизы, макеты декораций, рисунки костюмов, всесторонняя иконография театра, включая и предметы мемориального значения, туфли балерин, парики трагиков, щит Орлеанской девы несравненной М.Н. Ермоловой, оригиналы драматических сочинений и письма начиная с XVIII в. и до наших дней, вплоть до писем Горького и Станиславского, запечатленные моменты театральных событий и юбилейных празднеств. Были устроены отдельные комнаты, как, например, кабинет Комиссаржевской, комната Федотовой. Страстное желание сохранить и запечатлеть быстротечность театрального искусства заставили Бахрушина отдать себя, свою энергию, труд и большую долю состояния служению театру. Особенно тяготел он к драме, и собранный обильный литературный материал дал ему право назвать музей «литературно-театральным».
Выставка в память 1812 года дала Бахрушину много. Она подняла его удельный вес в московском обществе, значительно его образовала и очень сблизила нас.
Еще перед выставкой 1812 года Бахрушин передал свой музей в ведение Академии наук как литературно-театральный музей.
Заседание в музее с президентом Академии наук
Это было необходимо сделать, и В.А. Рышков здесь сыграл большую роль. Было заседание в музее с президентом Академии наук великим князем Константином Константиновичем, а вскоре и я попал в члены Совета музея, назначенного уже академией.
Уже во время выставки Бахрушин загорелся мыслью строить новое большое самостоятельное здание для театрального музея, оставив особняк для личной жизни.
Мыслилось большое здание, не более 2-х этажей, по той же Лужнецкой улице, рядом с существующим особняком. В этом здании должна была быть показана эволюция русского театра, начиная от народного примитива и кончая современностью. Дворовая часть здания должна была иметь сцену и зал декораций во всю их величину. Проект огромный и полный интереса. Я горячо работал над эскизами. Часто сходились мы, то есть Бахрушин, я, Миронов, Рышков, Божовский, и сколько интересного было в этих обсуждениях проекта. Наступившая война 1914 года остановила наше предприятие.
Верхний этаж, где были гостиные и жилые комнаты, постепенно превращался в музейные залы, и для личной жизни остались три небольшие комнаты, а вместо «суббот» стали устраиваться для немногих друзей музея завтраки по праздничным дням. Разрослась библиотека, богато и всесторонне отражающая историю театра. Остроумна была идея собрать все афиши московских театров за многие десятки лет. Многомесячная фототека в настоящее время по богатству считается исключительной. Революционный период дал изобилие интересных макетов и другого декоративного материала. Я составил проект превращения прежнего полутораэтажного особняка в пятиэтажное специальное здание государственного театрального музея. И теперь уже не один Бахрушин да два сотрудника, а целый коллектив научных работников ведет большую углубленную работу, отражая ее в ряде выставок, лекций и изданий.
В одну из «суббот» я познакомился с В.А. Рышковым. ставшим впоследствии моим лучшим другом. В.А. Рышков. брат драматурга Рышкова. был в то время чиновником особых поручений при Академии наук и приезжал в Москву ее уполномоченным по отбору предметов для предстоящей Елизаветинской выставки в Академии наук. Большой знаток декоративного искусства XVIII в. он отлично разбирался в серебре, бронзе, хрустале и фарфоре, не меньше он знал и понимал красоту эпохи ампир.
Общность интересов, одинаковые вкусы
За ужином мы горячо беседовали; общность интересов, одинаковые вкусы нас невольно сближали. Немного занимался Рышков и литературой, давая критические газетные рецензии о постановках в драматических театрах. Ярый пушкинист, он вместе со своими друзьями и сослуживцами, С.Ф. Ольденбургом и Б.Л. МодзаЛевским, был одним из основателей Пушкинского дома при Академии наук. Вскоре я, будучи в Петербурге, посетил его. Он жил в казенной квартире академии, с окнами кабинета, выходящими на Неву. Впоследствии, в дни поездок в Петербург, я стал останавливаться у Рышкова и любил созерцать из окон Зимний дворец, Адмиралтейство и красавицу Неву.
Заправским коллекционером Рышков не был, хотя и собрал большую коллекцию деревянных ложек и передал ее потом в Этнографический музей, но. как подлинный знаток XVIII в., был консультантом у многих коллекционеров, знал отлично антикварных торговцев и был комиссионером по отысканию для Бахрушинского музея нужных и интересных вещей. Бахрушин любил Рышкова и частенько останавливался не в Европейской гостинице, а в антресолях квартиры Рышкова. В этой квартире частенько съезжались мы уже в дни революции. Тогда-то Рышков познакомил нас с театральной коллекцией В.В. Протопопова и ввел меня к Д.И. Лешкову специалисту по истории петербургского балета, а также познакомил меня с В.Н. Андреевым, у которого было лучшее собрание старинного бисерного шитья. Других петербургских коллекционеров я не знал.
Как-то зимой 1911 года приехал ко мне Бахрушин, приглашая в комитет предстоящей юбилейной выставки 1812 года, и одновременно предложил мне постройку больницы в г. Зарайске Рязанской губернии, на родине его отца и на средства последнего. Одновременно он предложил мне и обстройку только что приобретенного им имения при станции Апрелевка по Брянской дороге. Больницу я выстроил, ездил постоянно в Зарайск, имея там своего помощника. Имение свое он задумал обстроить пышно, и в доме захотелось иметь ему большой кабинет в стиле ампир, а также круглую гостиную-цветочную для жены.
На первом заседании комитета
На первом заседании комитета я попросил слова и изложил свою программу выставки. В.Г. Глазов утвердил записанную секретарем программу выставки, и стали собирать материал, одновременно готовить каталог, за что взялся опытный Божовский, я представил эскизы убранства зал и остановился особенно на зале, отражающем Москву в эпоху Отечественной войны. Скромное оформление было готово весной 1912 года.
Выставка была торжественно открыта 15 августа. В дни Бородинской годовщины приехал в Москву царь и посетил выставку. Мы были ему представлены.
Бахрушин ревностно собирал материал, мы ему помогали, и тут-то мне пришлось столкнуться с целым рядом коллекционеров. Познакомился и бывал у Гиршмана в его безвкусном и по фасаду и по интерьерам особняке у Красных ворот. Дом Гиршмана был бессистемно набит интересной мебелью, особенно в стиле ампир, вышивками, коврами, картинами, фарфором и пр. Единственно цельными комнатами были те, где жила интересная по внешности его жена Генриетта Леопольдовна; великолепный портрет работы Серова метко передает ее сдержанное кокетство, а на портрете самого Гиршмана Серов подметил позу разбогатевшего на пуговицах и галантерее мелкого хищника-еврея, постоянно побрякивавшего в жилетном кармане золотыми.
Бахрушин всякий раз приглашал меня поехать осмотреть вещи, отобранные на выставку. Эти консультации, как и вся работа в комитете, была делом общественным, ему я отдавал много времени, а в тот год у меня были большие строительные работы. Но время находилось. Было приятно и полезно рассматривать, например, исключительное по цельности и высокому художественному качеству собрание английского серебра и русского фарфора у Ф.И. Тютчева и у других.
У Бахрушина было какое-то чутье к людям, и эта интуиция всегда руководила им в его экскурсах по собирательству. Революция не спугнула Бахрушина, он стойко отстаивал свой музей от неоднократных покушений и на дом и на все собрание. Но самым интересным коллекционером, привлеченным Бахрушиным в наш комитет, был Н.М. Миронов. Это был любопытный тип из московских коллекционеров. Молодой, высокий, худощавый, с гладко остриженной головой, он производил впечатление спортсмена, таковым он и был, таковым его передал и А.Я.
Головин в удачном портрете в рост
Головин в удачном портрете в рост, с ракеткой в руках. Единственный сын очень богатой вдовы, стоявшей во главе огромного дела поставки черкасского мяса на Москву.
Окончив курс Практической академии коммерческих наук еще совершенно юношей, Н.М. стал вполне самостоятельным человеком, не имевшим, однако, даже и понятия о том, где и в чем он может выявить свою самостоятельность. А между тем его богато одаренная, здоровая натура требовала простора для этой самостоятельности, требовала возможности проявить и свою индивидуальность, и свою личную инициативу.
Родовое дело не могло удовлетворить его, оно было годами налажено, и Н.М. прекрасно сознавал, что в таком большом деле его энергия, его стремления будут служить только помехой. Он нашел выход из этого положения пока в спорте. Лаун-теннис, футбол, велосипед, автомобиль и всякого рода охота захватили его.
Становясь с годами серьезнее и вдумчивее, он сходится с людьми, которым ближе всего искусство. Вскоре он отправляется за границу. Там его привлекают музеи и памятники истории искусства. Переезжая из одной страны в другую, он знакомится с их культурой изучает и сравнивает все виденное. Искусство захватывает его кипучую натуру, и интерес к нему совершенно заслоняет его спортивные увлечения. Он сознает, что сила духа неизмеримо выше силы тела, и всем своим существом стремится к работе ума, к познанию искусства.
Он сознавал, что только знанием он завоюет понимание и восприятие всех красот развернувшихся перед ним художественных чудес. Он выбрал практику и оказался прав. Садиться за изучение теории ему было уже поздно, и он не хотел тратить на теорию свои лучшие годы.
Вращаясь в среде крупных московских коллекционеров, прислушиваясь к их разговорам и спорам, советуясь с ними, Миронов многому научился у них. По утрам он рылся в пыльных лавках антикваров. Облюбует старинную вещь — спорит о ней с продавцом, выпытывает у него ее происхождение и попутно старается выведать от него все то, что практически недостает его знанию. В книжных магазинах и у букинистов отбирает художественные издания и необходимые для работ справочники, а вечером в тиши своего кабинета углубляется в эти источники познания.
Художественная старина
И вот постепенно особняк его матери на 2-ой Мещанской, где Миронов занимал первый этаж, заполняется первоклассной художественной стариной.
В 1910 году в Петербурге была устроена Академией наук Елизаветинская выставка. На ней первоклассное серебро, и особенно чернь, из собрания Миронова обратило [на себя] внимание.
На выставке он положительно пропадал целыми днями. Он изучил ее подробнейшим образом и знал в совершенстве все ее примечательные экспонаты. Он говорил мне, что за то время, что он пробыл в Петербурге, он научился понимать красоту гораздо больше, чем за все время своего собирательства. Но он не учитывал того обстоятельства, что в Петербурге он прошел хорошую школу, ибо, участвуя в выставке, волей- неволей столкнулся очень близко с людьми, посвятившими себя его любимому делу, тогда как в Москве по своей застенчивости и скромности он все же держался особняком от тамошних крупных собирателей и был почти одинок. Не пропустил он ни одной, даже самой незначительной, лавчонки в Александровском рынке, и стоило ему только узнать, что где-нибудь есть хорошая вещь, как он летел туда, и, если эту вещь, как он выражался, он «чувствовал», она уже не могла ускользнуть от него. Тогда ценою он не стеснялся. «Чувствование» вещи было в нем поразительное. Он говорил, что очень не любит покупать вещь сразу, и признавался, что в таких случаях он не раз ошибался. «Вещь нужно холить, ласкать и полюбить, — говорил он, — и тогда она не обманет. Я люблю, чтобы она до покупки пробыла у меня в кабинете несколько дней, и я в эти дни положительно ухаживаю за ней. И или она ответит на мое ухаживание, и тогда я ее приобретаю, или она отвергнет это ухаживание, и я возвращаю ее владельцу».
Московские антиквары знали эту особенность Н.М. и, желая продать ему вещь, всегда присылали ее ему на дом и являлись за ответом через несколько дней.
Особенно я сблизился с Мироновым, когда организовывалась выставка в память 1812 года.
Мы часто собирались в низеньких комнатах Миронова, где нас окружали веши исключительно художественные. Здесь постоянными посетителями были В.К. Трутовский, А.В. Орешников, АА. Бахрушин, ВА Рышков, когда он приезжал из Петербурга.
Покупка усадьбы
Миронов тогда уже купил усадьбу Барятинских, по Пятницко-Берендеевскому шоссе, недалеко от станции Крюково, и реставрировал ее — небольшой светло-серый деревянный дом с типичным куполом и белыми колоннами. Там, в двух часах езды от Москвы, сохранился уголок, в котором можно было перенестись в красивую обстановку прошлого.
Усадьба отнюдь не поражала дворцовой роскошью вельмож былого времени. Она представляла тип усадьбы прежнего зажиточного помещика. Уже с крыльца, именно с крыльца, а не с «подъезда», виднелась передняя, разделенная пополам двумя колоннами, за нею круглый темно-розовый зал, потом гостиная, а дальше балкон, цветник, озеро и за озером село с церковью. Словно усадьба Лариных. В доме исключительный уют, цельность обстановки: ампирная, карельской березы мебель, в меру развешано картин, на всем чувство меры. Тишина.
Миронов часто заезжал ко мне, интересовался архитектурой ампира и скоро понял, что живет в доме с богатой буржуазной пошлостью.
Тогда он купил на Малой Дмитровке владение Беланже и заказал мне проект особняка в стиле ампир со всей выдержанностью интерьеров. Начались обсуждения. Он поехал за границу, привез оттуда, из Италии, целый фонтан с мраморными скамьями для парка усадьбы, где я строил ему круглую беседку — «Храм любви», стремился в образовавшуюся комиссию «Старой Москвы». Планы, мечты, предположенья.
Миронов заболел. Сказались молодые, свободные, шалые годы безудержного стремления к женщинам. Приехал из Петербурга профессор Бехтерев но спасти больного уже было нельзя. И огласились залы панихидным пеньем, а со стены смотрел головинский портрет Миронова, так задумчиво, так грустно.
Собрание Миронова я настоял передать в Исторический музей и предложил увековечить память Н.М. Миронова не только памятником- часовней, но изданием его собрания. Лучший фотограф Сахаров, преемник фотографа Фишера, снял все лучшие вещи собрания, Трутовский и Орешников сделали описание и под моей редакцией и с моими и Рышкова статьями стали готовить издание. Издание предполагалось роскошным в большую четверку, по старому рисунку В.Г. Сапожникову была заказана парча для переплета. В типографии А.А. Левенсона уже были набраны гранки статей, но октябрь 1917 г. прервал эту затею.
Витрины в историческом музее
Собрание разместилось в отдельных витринах в Историческом музее, приславшем мне благодарность за такой дар, и у меня остался единственный экземпляр фото этого интересного собрания да сохранилась память о милом Н.М. Миронове.
Собирание фарфора — наиболее простой, казалось бы, вид коллекционирования. Изучение фарфора по его меркам облегчалось справочниками, из которых на русском языке наиболее полным и толковым остается труд А.В. Селиванова. Много мелких статей о фарфоре и стекле разбросано по нашим, русским журналам. Солидных трудов по истории производства этой интересной отрасли художественной промышленности в иностранной литературе много, но только в наше время было издано несколько интересных и обстоятельных трудов по русскому фарфору и фаянсу.
Из московских коллекционеров А.В. Морозов составил первоклассное собрание фарфора.
А.В. Морозов, богатый человек, совладелец с другими братьями — Иваном, Елисеем и Сергеем огромных фабрик мануфактуры в Орехово-Зуеве, имел возможность затрачивать огромные средства на приобретение первоклассного фарфора.
Особняк А. В. Морозова во Введенском переулке, на Покровке, строил архитектор Д.Н. Чичагов. Кабинет в готическом стиле выстроил архитектор Ф.О. Шехтель. Прекрасные панно М.А. Врубеля в этом кабинете останутся непревзойденными образцовыми произведениями монументальной декоративной живописи. Позднее, в 1913 году я достроил над дворовым крылом этого дома три большие залы для собрания древнерусской живописи.
Одинокий, свободный от фабричных и торговых дел, А.В. Морозов отдал весь свой досуг коллекционированию. На фабрику он ездил очень редко, предпочитая получать свои доходы и заниматься любимым делом.
Кроме фарфора, Морозов собрал большую коллекцию русских гравированных портретов.
В этом деле ценные указания давал большой знаток русских портретов СП. Виноградов, составивший пространное описание этого собрания, богато изданного Морозовым в четырех томах с указателем.
Наступила революция. А.В. Морозов не бросился за рубеж, остался около своего собрания и с удивительным покорным спокойствием занимался описанием и охранением своего музея, ставшего достоянием государства.
Две нижние комнаты
Скромно живя в двух нижних комнатах своего особняка,
A.В. Морозов всегда был на месте, в каком-то летнем желтоватом пальто, но все такой же аккуратный, чистенький, в паричке, с мягкими шагами, с ласковым голосом, и по-прежнему . радушно встречал посетителя, особенно знакомого раньше, и с увлечением истого собирателя показывал новые поступления. А их бывало немало. Музейный отдел Наркомпросса рассматривал собрание Морозова как центральный музей фарфора, переправляя сюда иногда очень ценные собрания — например, собрание датского фарфора из бывшего губернаторского дома, а также собрание фарфора из музея ликвидированного Строгановского училища.
Признавая его большим культурным собирателем, Музейный отдел назначил его официальным хранителем музея. Назначены были от Музейного отдела сотрудники для описания музея — Мограчев, большой знаток фарфора, и B.Г. Гречанинова, жена композитора Гречанинова, которую он оставил, уехав за границу.
Собирать древнерусскую живопись А.В. Морозов стал позже фарфора, в эпоху общего увлечения этой областью русского искусства. Помогал Морозову И.С. Остроухов, также большой коллекционер и выдающийся знаток искусства. Но прежде всего Остроухов был серьезным художником. Известная его картина в Третьяковской галерее «Сиверко» является украшением пейзажного отдела. Глубокая лиричность настроения, скромными средствами переданная русская природа холодного осеннего дня так памятна всем, кто видел это произведение.
Ученик Чистякова, сверстник Левитана, друг Серова, Остроухов был душеприказчиком П.М. Третьякова и стал председателем Совета Третьяковской галереи, тогда переданной городу. Женатый на Н.П. Боткиной, Остроухов был членом правления богатейшей чайной фирмы «П. Боткин и сыновья». Занимая теплое местечко в правлении фирмы Боткина, Остроухов, к сожалению, отстал от живописи. На известной карикатуре П.Е. Щербова «Базар XX века» Остроухов нарисован в теплой шубе. Подбирая А. В. Морозову редкие образцы древнерусской живописи, Остроухов собрал и у себя значительною коллекцию.
Первые собиратели старых икон
м
Д.А. Ровинский, Н.П. Лихачев и другие первые собиратели старых икон подходили к древнерусской живописи по узенькой дорожке археологии. Остроухов же подошел как художник
и составил замечательное собрание, прекрасно описанное П.П. Муратовым и изящно изданное К.Ф. Некрасовым. Это собрание и его публикация — неоцененный еще вклад для изучения величайшего русского искусства. Огромное количество картин русских и иностранных художников украшало его дом в Трубниковском переулке.
Из московских коллекционеров я знал Н.Л. Шабельскую, с которой мне пришлось познакомиться еще во время устройства русского кустарного отдела на Всемирной выставке в Париже 1900 году. Один из павильонов этого отдела — «теремок» — был отведен для экспонатов Шабельской.
Ее собрание состояло из старинных русских вышивок и кружев. В доме Шабельской на углу Малой Бронной и Садовой, во втором этаже, целый ряд комнат были набиты тканями и вышивками. Кроме собрания старинного шитья, в этих же залах были размещены мастерские, где под руководством Н.Л. Шабельской и двух ее дочек несколько мастериц работали всевозможные покрывала, подушки, полотенца и т.п. — предметы, которые Шабельская почтительно дарила царю и придворным, с кем у нее были крепкие связи.
Фрейлина двора А.Н. Нарышкина была в числе покровительниц Шабельской. Когда я был вызван из Парижа в Петербург для «высочайшего» доклада о строительстве Кустарного отдела, Нарышкина передала мне поручение отвести в отделе комнату для собрания Шабельской.
После смерти Н.Л. Шабельской ее собрание перешло к ее дочерям княгине В.П. Сидамон-Эристовой и Н.П. Шабельской, издавшим (в 1910 г.) 1-й выпуск небольшого альбома вышивок и кружев этого огромного собрания.
Собрание А.А Брокара славилось богатой бронзой и картинами, но, насколько первая была первоклассной, настолько собрание картин отличалось случайностью и мешаниной. Наряду с превосходными подлинными голландцами были грубые подделки.
АА Брокар, низенький коренастый француз, достаточно обрусевший, нажил огромный капитал на знаменитом своем мыле и других парфюмерных товарах. Брокар был курьезнейший собиратель.
Большие деньги за предметы искусства
Он платил большие деньги за предметы искусства, бывшие для него забавой и отчасти доходной статьей, так, собрав большую коллекцию картин, он увозил ее в Париж и там с прибылью продавал. Когда я познакомился с Брокаром, его коллекция была размещена в неуютных залах здания Верхних торговых рядов, где Брокар устроил выставку своего собрания. Брокар часто покупал вещь, платил втридорога и затем продавал за половинную стоимость только потому, что она ему переставала нравиться.
Но еще большей нелепостью в Брокаре была его страсть исправлять вещи и картины по своему разумению. Всей Москве была известна его проделка со старой картиной голландского художника, где он закрасил изображенного на лавке кота (не понравился. Своего придворного художника-«реставратора». беднягу Грибкова, жившего у него чуть ли не в дворницкой, заставлял подпраатять груди на одном женском портрете, а то они казались ему мало открытыми. Купить канделябр стиля Людовика XVI и приделать к нему фигурку из ампирной бронзы было делом для Брокара очень простым. Когда он отправил последнюю свою огромную коллекцию в Париж, экспертиза определила 8/10 собрания как грубые подделки.
Подделками в Москве занимались не только бедняги неудачники, типа Грибкова, но и иконописцы, вроде старообрядца археолога Я.А. Богатенко, учившегося в Московском археологическом институте. Богатенко, например, мог прочитать в институте лекцию на тему «Черты нравственного символизма в русской иконографии XVIII и XIX веков» и одновременно артистически подделать икону под новгородские письма XVI в. Такие образцы он приносил мне, показывая свое действительно поражающее мастерство. У многих старообрядцев, а может быть, и у собирателей древнерусской живописи найдется немало его подделок. Даже такой осведомленный человек, как Орешников, и целый ряд археологов и специалистов вроде В.К. Трутовского однажды! были введены в заблуждение хитрой казачкой, привезшей откуда-то с юга России золотые скифские вещи, подобные бесценным фрагментам эрмитажной Кульобской вазы. Вещи были почти закуплены Историческим музеем за огромную цену, и только случайность обнаружила подделку.
Безграмотная крестьянка
Эту «казачку», казавшуюся простой безграмотной крестьянкой, приютил в своей квартире князь Н.С. Щербатов, боясь упустить такое ценнейшее приобретение. Утром камердинер Щербатова заметил, что, одеваясь, казачка что-то записала в книжечку и надела очень изящные туфли. Донес Щербатову. Мнимая безграмотность казачки обнаружилась, стали еще раз экспертировать вещи, и в конце концов «скифские» раритеты оказались поддельными. Казачка же успела как-то сбежать из квартиры Щербатова и скрыться.
Собрание чайного торговца B.C. Перлова на 1-й Мещанской состояло главным образом из картин. С этой коллекцией я ознакомился, когда Перлов окончил свои пьяные и бесшабашные дни. Ни один из братьев Перловый не пожелал взять на себя его собрание. Быт назначен аукцион, тут-то и обнаружилось, что это кладовая всякого хлама с несколькими очень редкими первоклассными вещами, вроде подлинного Вувермана, бронзы Клодиона и выдающимися старыми китайскими фарфоровыми вазами.
Насколько бестолково быто случайное собрание Перлова, настолько быти систематичны небольшие собрания русской и иностранной живописи у некоторый любителей, бережно собиравших только подлинники, умевших разобраться в ценности картин и бережно к ним относившихся. Так, например, в собрании А.В. Всеволожского быт ряд портретов Аргунова, Ротари, Эриксена — часть его собрания перешла в Третьяковскую галерею.
Доктор Н.М. Ланговой собирал картины русских художников и делал это с большим выбором и знал толк в живописи. У него быти первоклассные вещи Левитана и других русских пейзажистов.
К другому разряду собирателей следует причислить талантливого рисовальщика Н.Д. Бартрама, отдавшего свой карандаш радостному миру детской игрушки. С большим знанием дела он собрал коллекцию русских, преимущественно деревянный расписнык и резнык народный игрушек.
Совершенно в стороне от коллекционерского соревнования, от кичливого снобизма или рекламы тщеславия стоит одинокая фигура человека, собравшего исключительную, хотя и небольшую, коллекцию египетских древностей, — доктора по образованию, умного А.В. Живаго.
Изучение египетского искусства
Образованный, он серьезно занялся изучением египетского искусства, состоя в постоянной переписке с Масперо, Брэстедом и др. египтологами, составил себе хорошую коллекцию, хранившуюся у него и числившуюся на государственном учете. Отличный рисовальщик, он мастерски перерисовал свою коллекцию, составив ей образцовое толковое описание. Одинокий старый холостяк, он занимав в бывшем своем доме в Салтыковском переулке на Петровки, одну большую комнату, сплошь заставленную коллекциями, книжными шкафами, гравюрами и превосходными Люмьеровскими стереоскопами с 15 000 диапозитивов, снятыми им лично и занесенными в систематический каталог. Изо дня в день, почти с гимназических лет Живаго вел свои интересные мемуары, — интересные потому, что он не пропускал ни одной новой постановки и не только подробно описывал свои впечатления, но и снабжал их рисунками главный персонажей. Всякую новую встречу он заносил во всех подробностях в свои мемуары. Живаго с удовольствием делился этими мемуарами, и быто наслаждение слушать его образную, простую речь. Еще в 1901—1903 гг., в годы моей работы по строительству в Иверской общине, я познакомился с Н.И. Тютчевым. Позднее, во время устройства выставки в память 1812 года, я ознакомился и с собранием его брата — Ф.И., собравшим отличное английское серебро XVIII и первой половины XIX вв., а также и коллекцию выдающегося фарфора. Продав в своем имении лес за 25 000 руб., Ф.И. Тютчев на эти деньги стал играть в карты в Английском клубе. Счастливая игра дала ему возможность тратить деньги на приобретение любимых вещей.
Н.И. Тютчев вместе со своим братом унаследовали состояние деда, поэта Ф.И. Тютчева, с его имением Мураново, принадлежавшим ранее Баратынскому. Ф.И. умер. Н.И. устроил в усадьбе мемориальный музей поэта Тютчева и его литературной среды. Яркий памятник русской культуры середины прошлого века, Мурановский музей всецело обязан своим устройством и толковой и изящной экспозицией только Н.И. Тютчеву.
Антикварный рынок
Антикварный рынок был местом, концентрировавшим возле себя ученых, состоятельных меценатов, просто любителей и барышников всевозможного типа. Для первых, как упоминалось, он выявлял музейные редкие материалы, вторым — помогал обставлять себя с пышной, тщеславно-изысканной роскошью, третьим — давал отдых, соединенный с потребностями художественного вкуса, и, наконец, четвертых просто кормил, иногда обогащал. К антикварии тянулись все. Достаточно было обладать некоторыми, часто поверхностными, основанными на ежедневном опыте знаниями, быть вхожим в дома богатых людей, занимать маленькое местечко на воскресном толкучем рынке. Сообразно пестроте своего состава антикварный рынок имел колоритный жизненный уклад.
Воскресный день — день особо торговый для улицы. Утро, а старая Сухаревская башня уже окружена такой толпой, сквозь которую трудно протиснуться без риска для жизни. Чего только здесь нет и каких только людей не собрала старая традиция потолкаться и побродить по базару. Полный типаж всей Москвы — от хитрованца до «оцилиндренного» барина. Длинными ровными рядами тянутся антикварные палатки. Бронзовые люстры и канделябры, портреты неизвестных героев и героинь в различных позах и костюмах, широкоствольная пищаль с кремневым затвором, треснувшая фарфоровая чашка, мраморная грация без ноги, цветная гравюра в раме. У крайнего возле палатки, сплошь увешанной крестами, иконами и лоскутьями парчи, — большой колокол с языком на веревке.
Это староста торгового ряда И.М. Груздев, хорошо известный всей коллекционерской Москве как большой чудак и специалист, с первого взгляда безошибочно угадывающий вещь. По характеру справки о ее стоимости он умел определить размер и возможности будущей сделки. Избранному по глазомеру низко кланялся, справлялся о здоровье, не признанного — совершенно не удостаивал ответом. Мнение Ивана Матвеевича считалось неоспоримым. Его все слушались и пререканий с ним избегали.
Этот человек славился еще мало понятными на первый взгляд нежными чувствами к. воробьям.
Особые кормушки
Для них он выставлял на крыше своей палатки особые кормушки и никогда не обижался на данное ему Сухаревкой прозвище Главнокомандующий всеми московскими воробьями. Прикармливая птиц, оригинал очень следил за тем, чтобы угощением не пользовались вороны и галки, к которым, неизвестно за что, питал непримиримую ненависть. Этих неприятных для него похитителей воробьиной прикормки он неустанно гонял помелом, ради чего бросал даже разговоры с покупателями. Зрелище получалось курьезное, привлекавшее внимание зевак и прохожих. Типичным . был знаток лицевых и старо- писных книг Большаков. Прекрасная модель для живописца, интересовавшегося раскольничьим бытом. Одевался в русскую поддевку и сапоги, сам был нервный, худой и подвижный. Знакомясь с покупателями, обычно спрашивал: Дозвольте узнать, как ваше святое имечко?
И потом долго и упорно торговался. Специальностью этого человека было нахождение редких памятников старины, грамот, рукописей и икон. В музеях немало предметов, получение которых связано с его именем. Егор Егорыч Егоров собирал иконы и книги старопечатные. Его раз провести хотели, так он драться на одного торговца полез. Копил книгу и никому всю жизнь не показывал. Просишь показать, а он: «В другой раз когда, прибраны они у меня далеко!» Какой был. Не на одной Сухаревке собирались антикварии и их клиенты, были рассыпаны они по всей Москве и в довольно большом количестве в Леонтьевском переулке, на Никольской улице или у китайгородской стены. В Леонтьевском сидели универсалисты по пестроте и ценности товара, на Никольской — иконники, а у Китайгородской — книжники и бытовики. Кто хотел видеть настоящий быт антиквариев и наблюдать их, должен был посещать места их неофициальных сборищ — чайные Сухаревского, Тишинского и Смоленского рынков. Любили они сходиться ежедневно в трактире «Сокол», находившемся в одном из переулков Цветного бульвара. Обычно занимал стол кто-нибудь один, ранее пришедший, а к нему постепенно подсаживались запоздавшие. Около пузатого раскаленного чайника велись бесконечные беседы о всякого рода диковинных вещах, чаще же всего о приключениях во время поездок в провинцию. В разгар такой беседы кто-нибудь вынимал из ручной сумки или кармана художественную редкость и с гордостью показывал собеседникам, всячески восхваляя ее достоинства. В долгу не оставались и остальные.
Коллекция новых приобретений
В конце концов около чайных приборов красовалась целая коллекция новых приобретений. Наговорившись досыта о вещах, начинали взаимный обмен ими, иногда же продажу друг другу. Ни одна интересная вещь, выносившаяся на рынок, не избегала предварительного визита в трактир. Очень популярными столичными антиквариями считались Мария Александровна и Николай Сергеевич Кокурины. Резиденция их была в Москве в Брюсовском переулке. Большие знатоки редкостей, Кокурины тщательно придавали своему магазину музейный характер, классифицируя товар по отделам. Особенностью их было и то, что в деле супругов преобладал любительский принцип, продаваемые вещи не расценивались дорого и регулярно подбирались для определенных коллекций. Будучи по натуре коллекционерами, Кокурины по многу лет сами не решались расстаться с некоторыми особо интересными вещами. Оставили они и свой след в искусстве: ими почти полностью было составлено известное морозовское собрание фарфора, прекрасная галерея видов, типов старой Москвы и удивлявшая иностранцев коллекция табакерок. До занятия антикварной торговлей Кокурин был профессиональным скрипачом, поэтому остряки за глаза и говорили:
- На высокой ноте Морозов у него по смычку поет — голова Кокурина, а деньги купецкие. Были еще в Москве так называемые «невесты», т.е. обнищавшие старушки из благородных, для которых кто-нибудь из антиквариев снимал на окраине домик-особняк, обставляя его из кладовой своего магазина, вешал копии старинных произведений живописи, поврежденные гравюры, в горку помещал сомнительного достоинства новодельный фарфор. Роль «коня» заключалась в том, чтобы навести к «невесте» «жениха», т.е. собирателя старинных вещей для покупки «из первых рук», и таким путем помочь своему патрону сбыть брак и залежь. «Невесты», наживая, как говорили, «приданое», время от времени перебрасывались с одной окраины Москвы на другую и делали в газетах объявления о распродаже привезенных из деревни «фамильных» вещей. Среди таких «невест», оставивших после себя солидное приданое, скопленное от процентных отчислений с антиквариев, мне были известны Анна Васильевна Зыбина и Мария Павловна Щепетова.
|
| |
|
| |
| автор : |
архив
|
| e-mail : |
moscowjobnet@gmail.com
|
| статья размещена : |
18.11.2019 23:52 |
| |
|
| |
|
| версия для печати |
| |
|
   |
| |
|
| НАЗАД |
| |
|
| НА ГЛАВНУЮ |
| |
|
|
